Песнь дружбы

Солнце едва показалось, когда они начали спускаться с горы: Бабетта — похороненная под грудой корзин, Карл — с высоченной башней за спиной.

Наконец они вышли на шоссе, и здесь идти стало гораздо легче.

— Ну как, Карл, очень неудобно нести?

— О нет, я мог бы прекрасно тащить вдвое больше. Навстречу им с шумом катилась крестьянская телега.

— С добрым утром!

— Это проехал один крестьянин, его зовут Лохнер. У него двадцать моргенов земли. Однажды он так избил свою жену, что отсидел за это три месяца. Он волочится за каждой юбкой.

Теперь навстречу катилось что-то совершенно необычное, копыта тяжелых коней громко щелкали.

— С добрым утром! — вскричала Бабетта. — Да это никак Анна!

Тяжелая телега остановилась.

— Да, это я, Анна. Здравствуй, Бабетта!

— Ты недурно устроилась, Анна!

— Каждый устраивается как умеет.

— Славные у тебя лошади!

— Зато и обошлись недешево.

— Не купишь ли у нас парочку корзин, Анна?

— Корзин? Ах, у меня полный сарай корзин! Прощай, Бабетта!

Бабетта плюнула вслед проехавшей телеге.

— Когда она еще была сопливой девчонкой, — сказала она, — я часто вытирала ей нос. Осторожно, Карл, здесь глубокая лужа!

Вдруг Карл остановился как вкопанный.

— Слушай! — сказал он. — Что это?

— Это кузница Хельбинга. Самая старая кузница в здешних краях. Хельбинг — мой двоюродный брат. Его жена родила ему семерых детей, а на восьмой раз умерла от родов. Ее звали Луиза, она была урожденная Штер.

Кузнечные молоты звучали то глухо, то звонко. Карл не двигался с места, он стоял вытянувшись, опираясь на палку, с ворохом корзин за спиной.

— Они подковывают лошадь. Я слышу запах горячего железа, — произнес он, задыхаясь. — У этой лошади твердые копыта. Это старая лошадь.

— Ну да, почему бы им не ковать лошадей, раз они кузнецы? Это старая кляча Хаберланда, она уже недолго протянет. Здравствуй, Хельбинг! Все работаешь? Стараешься с утра до вечера, хочешь все сундуки набить талерами? Мы продаем корзины, большие и маленькие. Не сделаешь ли нам почин, Конрад?

Кузнец рассмеялся. Зачем ему корзины?

— Э, да это ты, Бабетта! Ну что ж, покажи, что ты там тащишь на спине? Тебя совсей не видно!

После долгого торга он купил у Бабетты три маленькие корзинки.

Карл все время стоял неподвижно, принюхиваясь к запахам и прислушиваясь к тому, что делалось в кузнице.

— Тяжелый молот, однако! Что это вы там куете?

Можно было подумать, что у него здоровые глаза, так уверенно подошел он к наковальне. Да, он тоже был когда-то кузнецом, и он только хотел сказать им об этом.

— Он опытный кузнец, — сказала Бабетта, — но теперь он испортил зрение и вынужден заниматься другим ремеслом. Пойдем, Карл!

Но Карл не двигался с места.

— Тяжелые, однако, молоты!

Как бы хотелось ему попробовать, слушается ли его еще молот!

— Ну, дайте уж ему тяжелую кувалду, — сказал кузнец.

Карл любовно ухватил кувалду за рукоятку. Его пальцы напряглись так, что побелели. Он размахнулся тяжелым молотом и почти целую минуту держал его на весу, словно это была щепка.

— Черт побери, вот это сила! — сказал Хельбинг.

Карл побагровел, но не от напряжения, а от волнения, он сам не знал почему. Охотнее всего он показал бы им, как поднимают в воздух наковальню.

— Да идем же, Карл! Счастливо оставаться, Конрад!

Болтая без умолку, Бабетта ходила из дома в дом. В некоторых местах она молола языком по полчаса. От двух бельевых корзин им удалось избавиться. Они были дешевые, потому что в них были небольшие изъяны, которые мог заметить только корзинщик. На крыльце магазина Шпангенберга стоял, заложив руки в карманы широких штанов, толстяк Бенно и грелся на солнышке. Бабетта обрушила на него целый поток слов: она стирала у его матери, царствие ей небесное, она знала господина Бенно, когда он еще не умел штанишек себе застегнуть. Бенно не мог никому ни в чем отказать. У него было слишком доброе сердце, оно было окутано толстым слоем жира — вот в чем причина его доброты. Он тотчас же купил четыре большие корзины и шесть маленьких. Почему бы ему не торговать и корзинами? Как только ему понадобится еще товар, он их известит. Да, вот каков был этот Бенно!

— Он унаследовал доброе сердце от своей матери, — сказала Бабетта, когда они двинулись дальше, и притом сказала так громко, что Бенно должен был слышать ее слова.

Торговля шла бойко, и к одиннадцати часам они распродали уже половину своего товара. Бабетта была красна как рак и обливалась потом, хотя вовсе не было жарко.

— Ну, Карл, пойдем, теперь мы имеем право чем-нибудь угоститься.

Они зашли в «Корону», маленький трактирчик, и она заказала себе кофе, а Карлу — рюмку тминной настойки. Но сидели они недолго: Бабетта напомнила о том, что им нужно торопиться, — ей надо было возвращаться, они там, наверху, не могли долго обходиться без нее. Перед заходом солнца они вернулись в Борн, продав почти все.

— Ну, видишь, Карл! Что я говорила? — торжествующе кричала Бабетта. — Идет дело! Теперь ты видишь?

— Да, да!