Песнь копья

— Изволь. Он был наивен и глуп, — сказал Майрон, поднимаясь на ноги, делая небольшой шаг. — Его наивность и глупость стоили миру многих бед, а исправить всё он не мог. Не мог сделать то, что требовалось. Поэтому отказался от своего имени взял иное. Для магов это всё равно, что стать другим человеком. Отказаться от того, во что ты прежде верил, отринуть границы, которые прежде свято чтил. Он умер, и я занял его место, чтобы исправить его ошибки. Я, Майрон Синда, воевал и убивал… слишком многих. Взвалил на себя непосильную ношу и выгорел изнутри, Йофрид. Я теперь даже не волшебник больше, знаешь? Почти обыкновенный человек.

Его улыбка походила на свежую рану, только истекала она не кровью, а болью.

— Оказалось, что даже исправляя ошибки себя прежнего, я неспособен всё сделать правильно, — только хуже. Мне нужно было убить всего лишь одного человека, моего врага, а я убил и его и десятки тысяч других. Они тоже были моими врагами, но не заслуживали столь ужасной участи… Я так и остался нелепой катастрофой, которая всё вокруг разрушает.

— На Ору доходили обрывки слухов, — призналась конани, — какой-то волшебник перебил целую армию, обратил камнем. Это был ты?

— Три армии, — признался Майрон, глядя опустевшим взглядам куда-то в прошлое. — 2-ю, 5-ю и 6-ю ударные армии Архаддира.

Название чужой страны ни о чём не сказало женщине севера, но она представила три сокрушённые армии, представила без счёту воинов, сражённых магией, и сама словно окаменела от трепета. Разве могли волшебники творить такое? Не боги ли они?

— С тех пор и поселился здесь. Ладосар стал мне домом на много лет, Йофрид, убежищем от правосудия, школой для моего ученика. Никак не мог предвидеть, что когда-нибудь к этим берегам подойдёт твой лодар.

Огненновласая конани неопределённо повела плечами.

— Я тоже давно оставила надежду встретить тебя ещё раз.

Он выдохнул струйку сизого дыма.

— Как ты жила все эти годы?

— Уже рассказывала. Я правила, сварилась с соседями, а потом просто сбежала. Такая у меня вышла славная жизнь.

— Ещё ты стала матерью.

Йофрид чуть отвернулась, скрывая стыд.

— Едва ли. Никогда не было на это времени. Улвой в основном занимался мой муж, пока не помер.

Седовласый хотел промолчать, и даже молчал какое-то время, но потом всё же не выдержал:

— Ты вышла замуж.

— Разумеется! Сразу, как только ты от меня сбежал! — полыхнула очами орийка. — Его звали Тибольг, славный был малый, послушный, тихий, преданный.

Майрон Синда поперхнулся дымом и долго задыхался, пока кашель не переродился в хохот.

— Что?! Мой голем?!

— А что мне оставалось?! — яростно закричала Йофрид. — Ты сбежал, оставив вместо себя живого снеговика! Место конана должно было быть занято, и я поступила ровно так, как ты предложил!

Смех кое-как отпустил.

— Значит, он пригодился? Я рад. Ненавижу делать что-то зря.

— Пригодился, пригодился. Даже лучше, чем ты думаешь. Улва считала его своим отцом и до пяти ни о чём не подозревала. Тибольг всегда был рядом для неё, всегда уделял ей всё своё время, был покорен, предан и заботлив…

С минуту Майрон пытался разобраться, говорила ли женщина искренне, или потешалась над ним. Смахивало на правду.

— Хорошо. А что случилось, когда ей исполнилось пять?

— Споткнулся.

— Ага.

— Упал и перевернул на себя горящую жаровню, почти сразу растаял. Она всё видела. Когда меня позвали, Улва была в истерике, я испугалась, что она померкнет умом, так что пришлось врать как ещё никогда не врала.

Его лицо выражало немой вопрос.

— Я сказала ей, что её отец… он дух снежных пустошей и что пришло его время отправляться обратно. Но он всегда будет с ней. Если ты засмеёшься, я клянусь, что смогу зарубить тебя здесь и сейчас.

Но Майрон не засмеялся, ему не хотелось даже улыбаться.

— Она поверила?

— Поверила и пронесла эту веру с собой до сего дня. Пока её настоящий отец чуть не убил её.

— После того, как она чуть не зарубила его, после того, как её мать тоже чуть не отравила его. Йофрид, всякий раз, когда я оказываюсь рядом с тобой, происходит что-то плохое. Меня запирают в ледяной камере, меня пытается убить северная шаманка, мне приходится биться с сотней отпетых ублюдков, меня травят, мне хотят отрубить голову. Это я, — тот, кто должен раздавать упрёки, а не ты.

На это ей нечего было возразить. Двое умолкли и поровну делили тишину летней ночи, пока ветер не запутался в кронах и не начал колотить деревянными домишками духов друг об друга.

— Значит, Волчица?

— Имя было дано провидчески, — гордо подняла голову Йофрид, — очень ей подошло.

— Разве? Волки умны, они знают, когда нужно драться, а когда убегать. Наша дочь — куница. Слишком свирепая, чтобы чувствовать меру, слишком упрямая, бросающаяся даже на зверей, которые больше и сильнее. Она берсерк?

— Нет. Просто она наша дочь. Я никогда не была кроткой, а ты хоть и можешь притворяться, на самом деле дышишь огнём. Она видела это, когда ты истреблял стиггманов.

— Что ж, это многое объясняет. — Отрёкшийся волшебник докурил трубку и выбил её о тыл бронзовой ладони. — Пойдём в дом, скоро начнётся дождь.

— На небе ни облачка.