Песнь крысолова

– Но Зверь уже судит, – подхватываю его манеру речи я. – Он судит о мире, о людях, о Санде. И даже о Ма. Почему ты называешь себя Зверь?

– Ма дала имя, – следует тихий ответ.

Удивительно наблюдать, как рассеялась его агрессия. Сейчас передо мной сидит большой, беспомощный ребенок. Я с трудом сопоставляла это с тем, что напало на меня в клубе.

– Это не твое имя. Это кличка, которая тебя унижает, – чуть ли не по слогам вдавливаю в него эти слова я. – Прекрати говорить о себе как о Звере.

– Мне нравится быть Зверем, – слышится еще более странный ответ, но я замечаю перемену.

Он возвращается к первому лицу. Пусть так. Пусть будет Зверем, но он сам себя так назвал сейчас, а не Ма.

Кстати, о Ма.

– Кто она? Твоя воспитательница? Мать?

– Ма… была почти всегда, – следует уклончивый ответ.

Такое измерение времени комично, но это его память. Значит, Ма в его воспоминаниях неотделима от его осознания себя.

Неторопливо ополаскиваю полотенце и в последний раз обмываю его плечи и руки. Затем накрываю сверху другим сухим полотенцем.

– Расскажи мне о Ма, – ласково говорю я, усаживаясь рядом с ним. – Какая она?

Он отрешенно смотрит вперед, но уже не дрожит. Спустя мгновение Зверь начинает подбирать слова.

– Ма… пришла за мной в большой дом. Там были другие дети. Но не как Зверь. Зверь был… не таким.

– Ты был не таким, как все, – утвердительно повторяю я.

– Я был не таким. Они говорили, я – неправильный. Говорили, что я – белый и страшный. Я не знаю, что такое белый. Ма говорила, что это могут понять те, кто видит. Но это не так важно, говорила Ма. Они видят белый, я чувствую белый. Это делает меня… совершеннее. Однажды Ма пришла, взяла меня за руку и увела из большого дома.

Вероятно, он говорил о приюте.

– Ма сказала, я очень важен, потому что знаю то, что не знают другие. Я могу слышать… ощущать… то, о чем молчат. Зверь часто…

– Ты часто, – перебиваю я.

– Я… часто знаю, что люди думают. Почему делают разные вещи. Я знал все про каждого ребенка в большом доме. Ма сказала, что сделает меня лучше и сильнее. Она сказала, что я Зверь. Зверь – это я. Могу почувствовать… любого. Запах. След мыслей. Только Зверь понимает эти вещи.

– Как Ма помогла тебе стать лучше?

– Она учила брать след, – последовал незамедлительный ответ. – Учила концентрироваться… Искать… Если я не мог, появлялось жало. Как сегодня. Зверь не любит жало. Жало сводит его с ума.

Электрошок. Лучшая стимуляция – это боль. О, Ма. Ты нашла необычного ребенка и решила уничтожить его личность. Детство. Воспоминания. Создала новую идентичность и впрыснула ее в нервную систему электрошоком.

– Часто она ранила тебя?

– Всегда.

Мне жаль его. Я редко кому сочувствую, но Зверь производит впечатление жертвы, и, похоже, сам многого не осознает. В каком же возрасте его начали превращать в это?

– Почему Ма велела убить меня?

– Ма не говорила.

– Ты часто… убивал по ее просьбе?

Его плечи напрягаются.

– Да.

– Как ты нашел меня?

– Ма дала твои вещи. Я пошел по следам…

Начинаю понимать, кто эта Ма и почему у нее есть мои вещи.

– Почему ты ее не послушался? – перебиваю я, возвращаясь к его странному поведению.

Зверь мотает головой и молчит. Он назвал мне причину еще на улице – я невиновна. Существо, которому запрещено иметь свои суждения, сделало вывод, перечеркнувший годы дрессировки. Но что он знает о вине и уж тем более обо мне?

Это, безусловно, продукт ее работы. Ма Шимицу любит копаться в головах у людей, затягивать винтики, подкручивать шатающиеся крепления. Ее бесцеремонность – чистый научный интерес. Лучший способ получить контроль над странным даром Зверя – сделать из него собаку на поводке. Как искусно и мерзко.

– Ма тебя не любила, – говорю я.

– Ма любит меня, – неожиданно кротко возразил Зверь. – Но Ма делает это по-своему.

– Ты знаешь, как на самом деле должна любить мать? – резковато спрашиваю я.

– Твоя мать тебя не любила, – вдруг говорит он, и я осекаюсь.

Зверь продолжает глядеть сквозь стену своим непостижимым взглядом. Я почему-то чувствую себя уязвленной.

– Тебя любила другая женщина. Но не как мать.

Внезапно я понимаю, что он говорит о той, кто меня родила… и о Сюзанне. Спустя столько лет мне больно от одной мысли, что я была лишь плацебо в доме Эдлеров. В этом я почти никогда не признаюсь себе. Что я хотела быть кем-то бо´льшим, но убеждала, что надо свести себя к нулю. Лучше бы Зверь молчал.

– Откуда ты знаешь? – тускло вопрошаю я.

– Это в тебе, – незамедлительно следует ответ. – Когда ты рядом, я чувствую, чего не хватает. В тебе нет твоей матери. Ты живешь без корней. За тобой пустота.

Я не хочу этого слышать, но что-то во мне одновременно жалостливо просит: «Скажи больше. Скажи мне, приду ли я куда-то наконец в этой пустоте?» Почему ответы на эти вопросы должен знать он, существо с сознанием хищника и телом человека?

– Но ты можешь любить, как должна любить мать. Это в тебе вместе с пустотой.

Я не выдерживаю и разворачиваю к себе его лицо, потому что привыкла смотреть на людей во время разговора. Его отрешенные, рубленые фразы растревожили что-то внутри, и меня настигает знакомое чувство страха.