Песнь молодости

— В секретной тюрьме жандармского управления. Хотя между командованием третьего жандармского полка и городским комитетом гоминдана и существуют трения, однако иногда они находят общий язык, — ответила Чжэн Цзинь и продолжала начатый рассказ: — Так вот. В Сучжоуской тюрьме я поступила в университет марксизма-ленинизма. За три года научилась очень многому…

— Как же это, в тюрьме — и вдруг поступила в университет? — Юй Шу-сю в изумлении уставилась на Чжэн Цзинь.

— А ты слушай, это и в самом деле необычная история. — Чжэн Цзинь прикрыла глаза, затем пересилила приступ слабости и продолжала: — Каждое утро, как только рядом с тюрьмой раздавался заводской гудок — вы только представьте себе: почти две тысячи политических заключенных, — мужчины, женщины разом поднимались с кроватей. Сделав зарядку, каждый брал книгу и садился за чтение. Одни были приговорены к смертной казни, другие — к пожизненной каторге, третьи — к пятнадцати, десяти, восьми годам, заключения. Однако никто не терял ни минуты, все усердно занимались. Кто изучал английский, кто русский, а кто немецкий или японский языки. Но политические дисциплины и теория были обязательными для всех. Я овладела немецким, а потом сама стала обучать других.

— Просто не верится! Людей приговорили к смерти, а они еще учат иностранные языки! Какой смысл? — С тех пор, как Юй Шу-сю ближе познакомилась со своими соседками по камере, настроение ее немного улучшилось. Сейчас, слушая Чжэн Цзинь, она и верила ей и не верила; в широко раскрытых глазах горело любопытство.

Чжэн Цзинь подняла голову. Тусклый свет лампы освещал теперь ее лицо — такое чистое и прекрасное, что, хотя в нем не было ни кровинки, это ничуть не уменьшало его редкой красоты. Дао-цзин снова про себя подумала: «Как она похожа на мраморное изваяние! Жаль, что я не скульптор!»

Она хотела что-то сказать, но Чжэн Цзинь тихо остановила ее:

— Подожди!

Из коридора донесся топот тяжелых сапог часовых. Подождав, пока шаги удалились, и не дав Дао-цзин говорить, Чжэн Цзинь продолжала:

— Сестренки, вам кажется это удивительным? А ничего удивительного тут нет. Вы должны понять: это ведь не обычные люди, а коммунисты, члены нашей партии. А когда человек верит в коммунизм, хочет бороться за правду, за счастье для большинства людей и не боится пожертвовать ради этого собой, он один становится таким же сильным и могущественным, как десятки, сотни людей, как все человечество. Вам понятно, девушки? Такой человек не может умереть никогда! Поэтому в тюрьме я видела много коммунистов, которым оставалось жить всего лишь несколько минут, но они не унывали и продолжали упорно работать. Ведь коммунисты не умирают!

Дао-цзин жадно ловила каждое ее слово. Подумать только, перенесла жестокие пытки, больная, а сколько в ней бодрости, веры в жизнь, желания всеми силами помочь им, воспитать их!

«Еще не начав борьбу, думать о смерти — это неправильно», — промелькнули в сознании Дао-цзин слова, сказанные когда-то Лу Цзя-чуанем. Но она так и не сумела до конца избавиться от своих наивных фантазий. Сколько еще нездорового, неустойчивого было в ней! У нее не хватало смелости бороться до последнего вздоха, она мечтала о смерти, которая сделает ее героиней. А в этом ли заключается настоящий героизм? Повернув голову, она взглянула на Чжэн Цзинь, и ей стало стыдно.

А Юй Шу-сю? Эта девочка хоть и продолжала тосковать о маме, о доме, плакала она все меньше и меньше… и, наконец, потихоньку соскользнула со своей койки и подсела к Дао-цзин — глаза ее, не отрываясь, следили за рассказчицей. Юй Шу-сю была захвачена необыкновенным, почти фантастическим рассказом о борьбе заключенных.

На четвертый день вечером Чжэн Цзинь продолжила свой рассказ.

— В тюрьме у нас была своя редакция… — Она улыбнулась и закрыла глаза. — Мы выпускали два-три журнала и одну газету — «молнию», служившую нам источником информации и средством связи. Одни из нас писали статьи, другие редактировали их, третьи по очереди переписывали. Я была переписчицей. Днем писать было нельзя, поэтому ночью, под охраной дежуривших у дверей подруг я, накрывшись с головой ватными одеялами — одного было недостаточно, и приходилось брать два-три, — зажигала под ними коптилку или фонарик и всю ночь писала на полу…

— Вы почему разговариваете? Пора кончать! Часовой заметит — шутить не будет! — прильнув к замочной скважине тихо проговорила надзирательница.

— Мамаша, помогать — так до конца! Вы хороший человек, позвольте уж нам поболтать, — ответила ей Чжэн Цзинь. — Заключенным ведь так тяжело — вот и вспоминаем родных.

Надзирательница ничего не ответила.

Чжэн Цзинь улыбнулась и проговорила:

— Эта женщина из бедной семьи, она сочувствует нам… Ну, на сегодня хватит. Я что-то очень ослабла, да и сердце пошаливает.

Она дышала порывисто и не проронила больше ни слова, будто задремала. У Дао-цзин и Юй Шу-сю от боли сжались сердца, они не решились больше тревожить Чжэн Цзинь. Но, передохнув немного, Чжэн Цзинь сама протянула к Юй Шу-сю руку и ласково сказала: