Песнь молодости

Дао-фын достал носовой платок, обмахнул сиденье стула и только после этого сел.

— Ну, а твой муж? Чем он занимается? Он богат?

— Что об этом говорить? — нетерпеливо перебила его Дао-цзин. — Мы с ним давно расстались. Лучше расскажи мне, где сейчас наши? Откуда ты приехал?

Хотя Дао-цзин ненавидела свою семью и после ухода из дому совершенно не интересовалась ее судьбой, однако сейчас она расспрашивала брата искренне.

— Мама умерла, — безразличным голосом произнес Дао-фын, — в прошлом году. Эти два года я жил вместе с отцом. Да, ты знаешь, он опять стал чиновником. Мы живем в Нанкине, Нет, вернее, он живет в Нанкине, а я в Шанхае. Я ведь теперь студент «Чжэньданя»[89].

— Как же ты очутился в Бэйпине? А где отец?

— Отец? — переспросил Линь Дао-фын. — Старик прожил все, а землю на Севере сдал в аренду и продешевил. Сейчас он просил меня с помощью властей выколотить с арендаторов настоящую цену, а сам уехал в Жэхэ. Я остался в Бэйпине и действую через вторую жену начальника секретариата провинциального правительства. Боюсь, что ничего не выйдет и придется прибегнуть к оружию. Иначе из этой голытьбы денег не выжмешь.

В этот момент Дао-цзин обратила внимание на то, как изысканно одет Дао-фын, на его напомаженные волосы, на незнакомое ей раньше выражение лица. «Вот он, оказывается, каким стал!» — подумала она, настораживаясь.

— Братишка, ты не должен помогать отцу в этом неблагородном деле! — не сдержалась Дао-цзин. — Ведь земля уже продана, как же можно снова требовать за нее деньги? Нельзя же драть с людей три шкуры! Брат, я только теперь поняла, что родители, да и мы с тобой, преступники. Мы всю жизнь пили кровь этих несчастных людей. Отец — старый человек, ему умирать пора, но мы еще молоды, мы можем найти другой путь… — Забывшись, Дао-цзин повысила голос.

Услышав эти странные речи, Дао-фын недоуменно щелкнул языком.

— Сестра, ты знаешь, у меня есть невеста, ее зовут Гао Лин-лин. Она красавица!.. Из богатой семьи. Мы с ней уже обручены, и отец сказал, что если получим эти деньги, он отдаст их мне и я смогу жениться. Ведь говорят же: «Если человек не перестанет заботиться сам о себе — тогда рухнет вселенная!» Я один ничего не сделаю для благополучия этих арендаторов, но могу заставить каждого из них дать немного денег, то есть заставить помочь мне.

Услышав эти циничные слова, Дао-цзин вся вспыхнула, словно ее оскорбили в лучших чувствах.

— Брат, я никогда не думала, что ты станешь таким… Что ты говоришь? Ведь это же слова помещика, капиталиста. А они все неизбежно будут уничтожены.

В волнении Дао-цзин принялась торопливо рассказывать брату о классовой борьбе, о путях развития человеческого общества.

Дао-фын старательно вычищал свой нос, но чем дальше говорила Дао-цзин, тем нетерпеливее он становился. Наконец Дао-фын не выдержал: он быстро встал и, схватив свою шляпу, с усмешкой проговорил:

— Что это за бред, сестренка? Ты что, коммунистка? Это не шуточки! — Он выразительно понизил голос. — Побереги свою голову!..

Дао-фын был уже на улице, а Дао-цзин все еще стояла не шелохнувшись. «Дура! Ну что я говорила? — встревоженно думала она. — Решила, что если он мой брат, так можно говорить все, что думаешь! «К чему откровенничать с подобными людьми?» — вспомнились ей слова Сюй Хуэй, и эта мысль стегнула ее как кнутом. Однако постепенно она успокоилась. Мысли ее обратились к последним событиям: уходя, Сюй Хуэй шепнула ей на ухо:

— Завтра под вечер жди, за тобой могут прийти. Держи это в строжайшем секрете. Никому ни слова!

Дао-цзин улыбнулась. Она потрогала свои пылающие щеки и пробормотала:

— Какая я глупая по сравнению с ней!

Чувство одиночества пропало. Сочувствие и поддержка, которую Дао-цзин встречала у большинства людей, ободряли ее. Она думала: «В житейском море непременно нужно плыть только вперед, бороться, стараться выплыть изо всех сил — и тогда ты не утонешь». Дао-цзин начала приводить в порядок свои вещи и размышлять о предстоящей ей жизни. И вдруг ее снова как огнем обожгла фраза, оброненная Сюй Хуэй: «За что же тебя все-таки арестовали?»

«За что же все-таки?..» Она опустила книги, которые держала в руках, и, присев на край кровати, задумалась. Кроме Юй Юн-цзэ и Ван Сяо-янь, которые — и то очень поверхностно — знали о ее деятельности, только одному Дай Юю было известно все. Юй Юн-цзэ не станет доносить на нее, прямая, чистосердечная Ван Сяо-янь тем более. Дай Юй? Этого не может быть! Ведь он революционер! Она ничего не понимала и терялась в догадках.

«Зачем было раскрывать карты? Это просто глупо!» — снова вспомнила Дао-цзин слова Сюй Хуэй. Разве среди революционеров не может быть предателей? Во время последней встречи Лу Цзя-чуань говорил ей, что многие товарищи были арестованы из-за чьей-то измены. У нее как будто вдруг открылись глаза. В поведении Дай Юя было очень много подозрительного. Она совершенно его не знает, их никто не знакомил, и так простодушно поверила тому, что он революционер. Как это было по-детски, как легкомысленно!