Песнь призрачного леса

Открываю глаза и упираюсь взглядом ему в лицо: рот открыт, дыхание прерывается, ноздри раздуваются. Надо же, как напугался.

– Шейди, – все повторяет он, но теперь уже тоном утвердительным, а не умоляющим. – Шейди.

Принимаю сидячее положение, и комната сразу летит кувырком – боже, как бы не рухнуть обратно во мрак. Но Седар крепко держит меня за предплечье и за голову – как бы пытается успокоить «возмущение пространства» передо мною.

– Ты цела? – Голос его дрожит.

– Да.

– Что случилось?

Снова заглядываю ему в глаза, моргаю, отворачиваюсь и провожу ладонью по лбу.

– Кажется, меня вырубило.

– Не морочь нам головы, Шейди, – подает реплику Роуз с тахты. Она отнюдь не взволнована и не испугана, как Седар, она разозлена. Этакий грозный пиратик – хрупкий и изящный, но исполненный решимости вырвать у меня сердце и бросить за борт на корм акулам.

– Что? – переспрашиваю хрипло, избегая ее прямого взгляда.

Роуз гневным и раздраженным жестом указывает на Сару, которая на коленях, в паре метров от меня, рыдает, закрыв лицо руками.

Пружинкой вскакиваю на ноги, бросаюсь к ней.

– Сара, ты как?

Она поднимает на меня взгляд, по щекам текут слезы, губы размыкаются, но из них вырывается лишь новый поток рыданий. В следующую секунду подруга бросается ко мне в объятия, чуть не сбив с ног. Она лихорадочно обвивает руками мою шею, прижимает меня к себе, как сокровище. Она кладет голову на мое плечо и ревет, ревет – точно так же, как это каждый день делает Хани.

Я тоже стискиваю ее сильно-сильно, глажу рукой по волосам. Большим пальцем легонько провожу за ушком – по любимому родимому пятнышку в форме облачка. Я столько долгих месяцев мечтала о такой вот физической близости с ней, мечтала ласкать ее, но… не при таких же обстоятельствах. Как ужасно: сама разбередила душу, сама и утешаю…

– Прости, – заклинаю, – прости-прости-прости. – Укачиваю ее в объятиях, как младенца на руках, а она все надрывается мне в волосы, я сгораю от чувства вины и стыда. – Я не хотела, правда!

Наконец Сара слегка отстраняется и смотрит на меня. Ее лицо – смесь слез и страданий. Орландо сует ей салфетку. Она вытирает глаза.

– Чего ты не хотела? – спрашивает Сара, икая. – Ты ничего не сделала.

– Нет, это из-за моей… – Я осекаюсь, не решаясь вот так сразу во всем признаться. – Это было ужасно? Увидеть ее… такой? – спрашиваю вместо этого, и глаза любимой тут же наполняются свежей влагой.

– Не то чтобы… – шепчет она. – Но… сильно. Слишком много… надо осознать. Утрясти в себе. Сама не понимаю, что чувствую.

– О господи. Пусть кто-нибудь немедленно объяснит, какого черта тут происходит! – перебивает Роуз.

Сара медленно переводит взор на нее, потом обратно на меня, и в нем разгорается искра понимания. А затем и шока.

– Это ты… ТЫ?!

– Ты вызвала сюда привидение. – Роуз констатирует факт таким будничным тоном, что у меня мелькает подозрение: не тянется ли за ее банджо примерно тот же шлейф, что и за моей скрипкой?

– Именно так. – Оборачиваюсь к хозяйке дома. – Извини меня, пожалуйста.

Сара отшатывается назад.

– Но как?!

Я поднимаю с пола скрипку и демонстрирую всем – как на лекции.

– Она принадлежала моему папе. Долгие годы мы считали, что она уничтожена или пропала при его гибели. Но вот я ее нашла, и она… гм-м, умеет привлекать души умерших туда, где на ней играют.

Я предполагала – аудитория сейчас взорвется гневным гулом, но вместо этого воцаряется гробовое молчание. Все взирают на меня в немом изумлении.

– Бред какой-то, – выдавливает из себя Орландо и опять обхватывает за плечи пострадавшую.

Роуз резко поворачивается к нему.

– А ты что, призрака не видел? Ослеп?

Мой старый друг инстинктивно отступает на два шага в сторону, на ходу бормоча что-то о коллективном отравлении угарным газом. Его здравая натура не принимает произошедшего, не желает верить во все эти бабушкины сказки насчет бродячих неупокоенных духов и семейных проклятий.

– И откуда взялась эта скрипка? – на удивление спокойно интересуется Седар. – В смысле – как она досталась твоему папе?

– Я так понимаю, она в семье уже давным-давно. По виду не скажешь, но инструмент старый. По-настоящему старый. То есть очень. Не так давно кто-то закопал ее, а я нашла.

– Тем вечером, значит? Когда ты вернулась вся в грязи? – осеняет Орландо. – Тогда ты и…

Я киваю, не глядя ему в глаза.