Пьесы молодых драматургов

В наступившей тишине слышно, как от новогоднего гулянья ходуном ходит дом. Кланя прислушивается, откликаясь настигающим ее волнам праздника.

К л а н я. У нас в деревне вместе гуляют, а тут запершись каждый со своим студнем. Слышь, цыганочка? Вых-ход из пятого угла! (Танцует с «выходами».) «Цыганочка, ух-ха, цыганочка, ох-ха, цыганочка черная, погадай!» Ты себя не уценяй. Ишь нашелся: налетай — подешевело. Да таких, как твой, — пучок пятачок! Нашла, тьфу, на рельсах ханыгу дешевого?!

В е р а. Ты-то что со своим дорогим разошлась?

К л а н я (бьет-дробит «цыганочку», выкидывает коленца). Любила! А не пожили. Три дни пожили! Прям на свадьбу повестка пришла. «Сбережешь, гыт, Кланя, свадебну простынь — от смерти, Клань, меня сбережешь». А молодая! Грудь распирает — кофты рвет. У эвакуированной подглядела — простынь-чудо цветами вышита. Давай свою расшивать! Мулине на картоху последнюю выменяла. «Сбережешь, гыт, Кланя, свадебну простынь — от смерти — танцуй, и-эх! — сбережешь!»

В е р а. Вернулся?

К л а н я (танцуя). Вернулся. И пьет, и пьет! А ночью срам — фокусы-покусы: «Я Европу, гыт, знаю. Деревенщина ты!» Пять лет постился, чо ль, по Европам? (Устало садится.) Про простынь не спросил.

В е р а. Ты ешь… поешь.

К л а н я. Крёсна говорит — он от крови угорел. Куры и те от крови дуреют. У нас на птицеферме упала одна, нога в крови, а куры увидели — сбесились от крови — пять тыщ! — и долбать. Чудом отбили — угорели от крови! Митя крови не вынес — не он виноват. Можа, зря я его, а, по гордости бросила?

Вера молча подкладывает ей на тарелку салат.

Того послушаешь — правда, этого — правда. Нет надо мной моего господаря, а моя голова кружи́тся. А дразнил меня, слышь: «Колоклань, Колоклань, что звонишь спозарань?» А тут колокол — война…

Молчат. Дом затих. Куранты бьют двенадцать.

В е р а (вскакивает). Ой, Новый год!

К л а н я. Не успеем… шампанского! (Наливает шампанского. Подражая радио.) Бам, бам, бам! От имени Советского правительства и от себя лично всем-всем крепкого здоровья, а нам любви и, ура, женихов! Ура-а! (Целуется с Верой.)

В е р а. Ура!

По дому прокатывается: «Ура-а!» Во дворе пускают ракеты и жгут бенгальские огни, а под окном проходит танцующая  к о м п а н и я  в масках. Играют на гармони — ритм частушек.

К л а н я. А-а, гармонь — обожаю! С гармошкой гуляют. (Ноги и плечи Клани сами собой начинают ходить ходуном. Бьет частушку, поет — Вера подхватывает.)

Сине море, сине море,Сине море пенится.Милый прожил со мной век,Жду, когда поженится.Куплю шубу, куплю шубу.

Куплю шубу — долгий мех,Потому что и зимоюСердце просится на грех.

М у ж ч и н а  в  м а с к е (стучит в окно). Эй, веселы, айда с нами гулять!

К л а н я. А женихи-пенсионеры есть?

М у ж ч и н а  в  м а с к е. Навалом!

К л а н я. Поди, пенсия с гулькин нос?.. Вер, айда?

В е р а. Илюшу дождусь.

К л а н я. Дак полночь уже — электрички не ходят. Не придет! Айда? Сбегану. Приходи! (Убегает, и вскоре слышно, как уже под окном звучит ее частушка.)

Чё ж ты, милый, так работал,

Что вся пенсия пятак?Тебе глаз один закроют,А второй оставят та-ак!

Шумная компания за окном исчезает. Вера, оставшись одна, не находит себе места. Торопливо сервирует стол. Зажигает свечи. Зачем-то начинает вытирать пыль. Бросает тряпку. Бросается к телефону. Срывает вдруг с вешалки пальто и бежит из дома куда-то. Спохватившись, что она в домашней обуви, возвращается, скинув туфли и собираясь переобуться. В распахнутых настежь дверях стоит  И л ь я  с чемоданом и этюдником.

И л ь я. Двери настежь…

В е р а. Живой!

Молчат, обнявшись так отчаянно, будто кто разлучает их.