Петербург

И в кадык вдавив подбородок, особа уставилась в окна; и пустое от света пространство оттуда кидало шелестящие горсточки своего листопада.

- "А скажите, с какой поры у вас этот... такой тон", - вырвалось у Александра Ивановича не иронически только, а как-то даже растерянно.

Но особа опять его перебила: перебила неприятнейшим образом:

- "Ну те-с?"

И скрестила руки у себя на груди.

- "Дело мое..." - и запнулся...

- "Ну те-с..."

- "Стало большой важности..."

Но особа в третий раз перебила:

- "Степень важности мы обсудим потом".

И прищурила глазки.

Александр Иванович Дудкин, непонятным образом растерявшись, покраснел и почувствовал, что больше ему не выдавить фразы. Александр Иванович молчал.

Молчала особа.

В окна бил листопад: красные листья, ударяясь о стекла, облетая, шушукались; там суки - сухие скелеты - образовали черновато-туманную сеть; был на улице ветер: черноватая сеть начинала качаться; черноватая сеть начинала гудеть. Бестолково, беспомощно, путаясь в выражениях, Александр Иванович излагал аблеуховский инцидент. Но по мере того, как он вдохновлялся рассказом, преодолевая ухабы в построении своей речи, суше, суровее становилась особа: бесстрастнее выступал и потом разгладился лоб; пухлые губки перестали посасывать; а в том месте рассказа, где выступил провокатор Морковин, особа значительно вскинула брови и дернула носом: точно она до этого места все старалась действовать на совесть рассказчика, будто с этого места рассказчик стал и вовсе бессовестным, так что все пределы терпимости, на какие способна особа, в этом месте перейдены, и терпение ее - окончательно лопнуло:

- "А?.. Видите?.. А вы говорили?.."

Александр Иванович вздрогнул.

- "А что такое я говорил?"

- "Ничего: продолжайте..."

Александр Иваныч вскричал в совершенном отчаяньи:

- "Да я все сказал! Что же еще мне прибавить!"

И в кадык вдавив подбородок, особа потупилась, покраснела, вздохнула, укоризненно впилась в Александра Ивановича теперь неморгающим взглядом (взгляд был грустный); и - прошептала чуть-чуть:

- "Нехорошо... Очень, очень нехорошо... Как вам не стыдно!.."

В смежной комнате появилась Зоя Захаровна с лампою; прислуга, Маланья, накрывала на стол: и ставились рюмочки; господин Шишнарфиев появился в столовой; рассыпался мелким бисером его тенорок, но весь этот бисер давил... акцент младоперса; сам Шишнарфиев был от взора укрыт цветочною вазою; все то Александр Иванович подметил издалека, и - будто сквозь сон.

Александр Иванович чувствовал трепетание в сердце; и - ужас; при словах "как вам не стыдно" он слышал, как яркий румянец заливал его щеки; явная угроза в словах страшного собеседника притаилась губительно; Александр Иванович невольно заерзал на стуле, припоминая какую-то им не совершенную вовсе вину.

Странно: он не осмелился переспрашивать, что значит скрытая в тоне особы угроза и что значит по его адресу "стыдно". "Стыдно" это он так-таки проглотил.

- "Что же мне передать Аблеухову относительно провокаторской этой записки?"

Тут лобные кости приблизились к его лбу:

- "Какой такой провокаторской? Не провокаторской вовсе... Должен вас охладить. Письмо к Аблеухову написано мною самим".

Эта тирада произнеслась с достоинством, превозмогшим и гнев, и упрек, и обиду; с достоинством, превозмогшим себя и теперь снизошедшим до... уничижающей кротости.

- "Как? Письмо написано вами?"

- "И шло - через вас: помните?.. Или забыли?"

Слово "забыли" особа произнесла с таким видом, как будто бы Александр Иванович все это прекрасно сам знал, но для чего-то прикидывался незнающим; вообще особа явно ему давала понять, что теперь она собирается с его притворством играть, как с мышкою кошка...

- "Помните: это письмо передал я вам, там - в трактирчике..."

- "Но я его передал, уверяю вас, не Аблеухову, а Варваре Евграфовне..."

- "Полноте, Александр Иванович, полноте, батенька: ну, чего нам, своим людям, хитрить: письмо нашло адресата... А остальное - увертки..."

- "И вы - автор письма?"

Сердце Александра Ивановича так трепетало, так билось, и казалось, что - выбьется; точно бык, замычало; и - побежало вперед.

А особа значительно стукнула по столу пальцем, сменяя свой вид равнодушия на гранитную твердость, особа вскричала:

- "Чтб же вас удивляет тут?.. Что письмо Аблеухову написано мною?.."

- "Конечно..."

- "Извините меня, но я сказал бы, что изумление ваше граничит уже с откровенным притворством..."

Из-за вазы, оттуда, выставился черный профиль Шишнарфиева; Зоя Захаровна профилю зашептала, а профиль кивал головой; и потом уставился на Александра Ивановича. Но Александр Иванович ничего не видал. Он только воскликнул, кидаясь к особе:

- "Или я сошел с ума, или - вы!.."

Особа ему подмигнула:

- "Ну те-ка?"

Вид же ее говорил:

- "Э, э, э, батенька: давеча я видел, как ты посматривал... Думаешь, что со мной эдак можно?.."

Нечто произошло: бодро, как-то весело даже, как-то даже с придурковатым задором особа прищелкнула языком, будто хотела воскликнуть:

- "Батенька, да подлость-то, право, с тобою - только с тобой: не со мной..."

Но она сказала лишь:

- "А?... А?.."