Петербургский сыск. 1874 год, апрель

– Ничего сказать не могу, хотя, – задумался статский советник, – определённо похож, – и так прошептал прямо в ухо Жукову, который не выдержал такого измывательства, а поморщился от шипящего голоса, но в глазах, тем не менее, загорелись не толькоогоньки, но и нескрываемое удивление.

– Скажите, так похож или нет?

– Определённо, – видимо слово было из наиболее употребляемых Еремеем Петровичем, – я его узнал бы из тысячи таких же, но…

– Господин Степанов, – нервничал Миша, так вы узнали или нет?

– Считайте, что узнал.

– Ошибки быть не может?

– Юноша, – нотки снисходительности звучали в голосе государственного чиновника, – ошибиться может каждый, ибо правильно говорит народная мудрость, не ошибается лишь тот, кто ничего не делает.

– Благодарю, господин Степанов, за помощь и надеюсь, я не слишком обременил вас ожиданием?

– Я рад, – не сдержался статский советник и ироническим тоном добавил сквозь зубы, – что оказался полезен.

– Не смею более задерживать вас.

– Спасибо, благодетель!

Миша задумался, что стоит предпринять в первую очередь: доложить Ивану Дмитриевичу об открывшемся новом обстоятельстве либо самому проверить, казалось бы нелепую, пришедшую от бессилия, мысль – показать юношу, хотя бы одному из невольных свидетелей, статскому советнику Степанову. Теперь надо идти далее и попытаться представить пред светлы очи кондуктора и славного полицейского Селивана Мякотинского брата. Конечно, предположение дикое, но чем чёрт не шутит. Всяко в жизни бывает. Сколько таких вот «случаев» приходилось расследовать.

Первым делом под благовидным предлогом надо затащить Венедикта в фотографическую мастерскуюгосподина Шенфельда, благо недалеко. Попросить Константина Александровича Шапиро, служившего фотографом, по старой дружбе (с год тому Мише удалось быстро найти преступника, забравшегося в квартиру последнего) пособить в изготовлении портрета. Ведь разъезжать с Мякотиным—младшим не очень сподручно. Во—первых, можно привлечь внимание, а во—вторых, у юноши брат убит и, если нет вины, то получается сыскное отделение пытается переложить вину за преступление на попавшего под горячую руку.

– Венедикт, – Василия Михайлович сидел на стуле, наклонившись вперёд, в одной руке держал чашку с дымящимся чаем, во второй – блюдце, – всё—таки вы с Сергеем были братьями и неужели он никогда ничего не рассказывал о приятелях, не хвастал чем—либо, неужели был до такой степени таинственен, что держал всё в себе?

Юноша отказался от чая и его прибор стоял на краю стола.

– Сергей всегда считал меня за ребёнка, – с обидой произнёс Венедикт.

– Вот именно, старшие имеют слабость похваляться своими подвигами, представляя себя в образе эдакого рыцаря, которому всё не по чём.

– Я не знаю.

– Венедикт, возможно от тех крох, которые ты вспомнишь, будет зависеть, как быстро мы найдём убийцу твоего брата.

Венедикт вздрогнул, втянул голову в плечи и, отводя в сторону взгляд, промолвил:

– Так ничего толком он не говорил.

– Всё—таки, – чашка в руке Орлова слегка подрагивала, но сыскной агент не замечал.

– Ну, были какие—то приятели, которых Сергей скрывал от всех, таинственности напускал, словно герой романов Эмара илиКупера.

– Не поверю, чтобы ты не попробовал выяснить братову тайну.

Юноша побледнел, даже на лбу выступили капли холодного пота, сжал кулаки.

– Видел мельком, – едва слышно произнёс Венедикт и с робостью добавил, – один раз.

– Венедикт, ты, словно на дыбу повешен, каждое слово щипцами тянуть надо. Значит, видел.

– Да.

– Так рассказывай, каких лет, как выглядит, в чём был одет. Ну?

– Ростом, – юноша сглотнул скопившуюся слюну, – повыше моего будет, со светлыми волосами, лицо такое лощённое.

– Примет никаких не заметил? Шрамов, родинок, волосы необычно зачёсаны?

– Да, нет. Обычный, волосы, вот так, – он показал на своей голове, – пробором разделены. Да и видел его секунду.

– Так, так, – сощурил глаза Василий Михайлович, – может, что из одежды приметил?

– Пальто обычное, тёмного цвета, шапка или картуз не припомню.

– Может, шарф, туфли, сапоги. Для следствия каждая мелочь важна.

– Не заметил, да и видел его мельком, хотя постойте—ка, верно, в туфлях он был и на шее шёлковый белый шарф.

– А ты говоришь, что не помнишь?

Венедикт смутился.

– Я не думал, что вспомню, а ещё, – теперь глаза юноши горели и под правым дергалась мышца, – когда они шли, этот незнакомец держал руки в карманах, может быть, и это для вас важно?

– Всё важно, даже цвет глаз и форма носа.

– Про глаза не скажу, а вот нос обычный.

– Обычный это хорошо, но длинный, острый или…

– Нет, – покачал головой, – обычный, и лицо, хоть и красивое, но ничем не примечательное.

– Вот видишь, а ты говорил, не вспомнишь, – улыбнулся штабс—капитан, – кстати, каковы были отношения Сергея с Иваном Нартовым?

– С Иваном? – Голос Венедикта едва заметно дрогнул, юноша прикусил губу и побледнел, постарался взять себя в руки и хрипло произнёс, – дружны они были, пока кошка между ними не пробежала.

– И какая?

– Не знаю, – покачал головой Мякотин и добавил, – мне брат не докладывал в силу моего малолетства, как он выражался, – и посмотрел в сторону.