Петербургский сыск. 1874 год, апрель

– Евдоким Петрович, не хочу, чтобы с первых минут между нами не пробежала чёрная кошка, и не возникло недопонимания, – квартальный, молча, внимал надворному советнику, – я приехал в Кронштадт с целью поимки преступника, а точнее убийцы, которого мы разыскивали не один день. И мне не хотелось бы, чтобы у вас складывалось превратное впечатление. Мы нуждаемся в вашей помощи, вы, как никто другой, знаете жителей квартала и можете помочь в изобличении преступника. Рассказать о каждом, кто нас интересует и поверьте, нам, сотрудникам сыскного отделения, не столь важно, кому достанутся лавры победителя, нашей основной целью является задержание преступника и отдание его под суд, который определит приличествующее злодеянию наказание.

– Извините, не запомнил вашего имени—отчества.

– Иван Иваныч.

– Простите, Иван Иваныч, постараюсь, чтобы между нами не пробежала чёрная кошка.

– И на том спасибо, – совсем тихо прошептал надворный советник, понимая, что особой помощи ждать не приходится. Главное, мелькнуло в голове, чтобы помех чинино не было.

Титулярный советник прошёл по Бочарной. В этот час она пустовала, не взирая на то, что на пересечении с Высокой улицей стояла портерная. Первым делом Василий Иванович поговорил с агентом, который в этот час следил за домом господина Юнгера.

– Никаких происшествий, сидит Фёдор дома, как сыч, и никуда носа не кажет.

Тоже самое сказал Лёва и добавил:

– Время впустую тратим.

Потолкался в почтовой конторе и понял, что ничего узнать не суждено, ибо у всех сотрудников господин Юнгер пользовался уважением.

Уже поздним вечером, когда обменивались новостями, Назоров сказал надворному советнику:

– Пожалуй, Жуков прав, стоило задержать Мякотина и на сутки в одиночную камеру, чтобы мысли прояснились и тогда не допрос.

– А если он окажется крепким духом?

– Ой ли, Иван Иваныч, они смелые, когда перед кем—то форс держать надо и пренебрежение показывать, а когда мысли гложут от того, что не понимаешь происходящее, тогда и язык развяжется и поведает обо всём.

– Может быть, так оно и есть, всё—таки завтрашний день потратим на наших юношей.

– Ничего такая слежка не даст, только день потеряем, – пробурчал Назоров, – ну, встретятся они тайно ещё раз, ну и что? Мы не знаем, о чём они беседуют, мы не знаем, их планов. Что они достанут из тайника нож, которым отрезали голову, и будут прятать? Так что мы хотим от них получить?

Доводы, высказанные Василием Ивановичем, ранее приходили в голову, но надворный советник не решился озвучить при Путилине.

– Хорошо, завтра постараемся узнать, как можно больше о наших подозреваемых, и запросим Ивана Дмитриевича о разрешении задержать их.

– Юнгер же…

– Обойдёмся в телеграмме без имён.

К тому же пришёл и Путилин, пожалел, что отправил двух толковых чиновников по поручениям и трёх агентов в Кронштадт, но отправлять телеграмму посчитал преждевременным. Утро вечера мудрёнее, как говорится, даст Бог день, даст и пищу.

Глава сорок четвёртая. Занавес

Иван Дмитриевич, войдя в дверь сыскного отделения, продиктовал текст телеграммы, которую надо было отослать в Кронштадт надворному советнику Соловьёву.

«Завершайте дела, жду Вас со спутниками на Большой Морской».

– Что ж, – причтя текст, произнёс Иван Иванович, – так тому и быть.

Возникла только одна трудность, чтобы задержанные не встретились и не смогли переброситься парой слов. Решено первым арестовать Венедикта Мякотина и сразу же первым пароходом отправить в столицу, тогда не будет ограничены сыскные агенты во времени и не надо спешить.

Так и поступили, тем более, что нужными бумагами запаслись накануне.

Первым привели на допрос Мякотина. Иван Дмитриевич не стал долго томить того в одиночной камере. Когда привели юношу, Путилин стоял у окна, заложив руки за спину.

Венедикт прошёл к столу и присел без приглашения.