Петербургское действо

Довольно поздно явилась княгиня Дашкова. Она долго просидла дома, будто ради того, чтобы написать письмо съ мужу. Княгиня была необыкновенно довольна собой. Порученіе государыни, которое было обидно утромъ, какъ малозначущее, теперь казалось ей громаднымъ подвигомъ. Во всякомъ случа, она знала, что на вечер государыни ее ждутъ нетерпливо и она прособиралась, желая, по французской пословиц, se fairae desirer!

Дйствительно, когда княгиня вошла въ гостинную государыни, то бесда смолкла, вс вопросительно, нетерпливо взглянули на нее. Говорить, однако, было невозможно, такъ какъ былъ непрошенный гость — гетманъ, при которомъ подобный разговоръ былъ бы величайшей неосторожностью. Какъ нарочно, гетманъ на этотъ разъ сидлъ и не узжалъ. Нкоторые изъ боле близкихъ людей стали узжать. Въ числ другихъ собрался и цалмейстеръ Орловъ. Онъ промолчалъ весь вечеръ и сумрачный просидлъ въ углу гостинной. Только изрдка, когда можно было быть незамченнымъ, онъ взглядывалъ, мелькомъ, на государыню и взоръ его былъ печаленъ.

Когда онъ сталъ прощаться, государыня отвела его въ сторону, въ окну, и вымолвила:

— Куда же вы?

— Пора, тихо отвчалъ Орловъ.

— Что съ вами? Вы печальны. Нтъ ли новаго? Можетъ быть, опять набуянили, — усмхнулась она, — и опять будете здить и просить разныхъ заморскихъ красавицъ за васъ заступиться? шутила государыня.

Но Орловъ не усмхнулся, грустно смотрлъ ей въ лицо и, наконецъ, выговорилъ съ особенной интонаціей:

— Заморскія красавицы прямодушны, искренни, дйствуютъ прямо, или говорятъ да, или говорятъ нтъ, а не играютъ съ человкомъ, какъ вошка съ мышью.

Эти слова имли, очевидно, какой-то особенный смыслъ.

— Завтра будетъ подписанъ мирный договоръ! сказала государыня.

— Пускай… Богъ съ нимъ! Мн не до того… Я про свое…

Государыня помолчала нсколько мгновеній и, наконецъ, окинувъ быстро всхъ гостей и видя, что всякій занятъ общимъ говоромъ, она вымолвила тихо:

— Всему свой часъ. Когда часъ пробьетъ, тогда совершается всякое на свт. И концу міра свой часъ пробьетъ! улыбнулась она.

— Но когда, когда?! громче выговорилъ Орловъ, такъ-что двое изъ гостей обернулись на его страстный голосъ.

— Когда вы будете боле осторожны и будете не такъ громко говорить, разсмялась государыня. — Во всякомъ случа,- прибавила она страннымъ голосомъ, будто упавшимъ отъ волненія, — тотъ часъ близится, скоро пробьетъ.

— Я давно это слышу, ваше императорское величество, нсколько раздражительно выговорилъ Орловъ. — Но когда пробьетъ этотъ часъ?

— Сколько теперь на вашихъ? выговорила Екатерина.

Орловъ не понялъ.

— Я спрашиваю, сколько теперь времени на вашихъ часахъ?

— Десять, выговорилъ Орловъ, недоумвая.

— Ну, стало-быть, черезъ три часа, этотъ часъ пробьетъ.

Лицо Орлова вспыхнуло, глаза сверкнули, онъ какъ-то задохнулся и отступилъ на шагъ.

— Это шутка! едва слышно выговорилъ онъ.

Государыня, ничего не отвчая, подошла къ гостямъ, сказала два слова любезности и исчезла изъ гостинной.

Орловъ хотлъ откланяться, но не могъ, пришлось дожидаться ея возвращенія.

Когда, спустя четверть часа, государыня снова явилась въ гостинную, онъ, недоумвая и глядя ей въ лицо, разсянно простился со всми и вышелъ изъ гостиной, какъ-бы въ какомъ-то туман.

Въ корридор къ нему близко подошелъ довренный лакей государыни, Шкуринъ и передалъ ему маленькій клочекъ бумаги, сложенный четвероугольникомъ.

— Приказали вамъ передать, Григорій Григоричъ, сказалъ Шкуринъ.

Выйдя на улицу, Орловъ поскакалъ домой, нетерпливо взбжалъ въ свою квартиру и при свт фонаря, съ которымъ встртилъ его старикъ Агаонъ, онъ прочелъ слдующее:

«Часъ пробилъ! Мирный трактатъ завтра подписывается. Мы должны заключить другой, свой трактатъ. Пора словъ прошла, наступила пора дйствій. Черезъ три часа я жду васъ у себя для военнаго совта передъ генеральнымъ сраженіемъ».

— Фошка, Фофошка! воскликнулъ Орловъ, какъ сумасшедшій, и такъ бросился обнимать дядьку, что отъ неожиданности восклицанія и объятій Агаонъ выронилъ фонарь изъ рукъ. Стихла зазвенли, разбившись въ дребезги, и свчка, вывалившись, покатилась по полу.

— Фофошка, цлуй меня! кричалъ вн себя Григорій въ полутьм обнимая старика.

— Охъ, напугали… Даже поджилки затряслись… отозвался Агаонъ.

— Какое сегодня число, Фошка?

— Какое! Теперь уже ночь, теперь надо считать ужь двадцать четвертое! ворчалъ Агаонъ, поднимая свчу и битыя стекла….

— Ну, Фофошка, когда-нибудь мы съ тобой закажемъ мраморную доску да напишемъ на ней золотыми буквами: «двадцать четвертое апрля»! И будемъ всякое утро приходить къ этой доск и земные ей поклоны власть.

— Полно вамъ! крикнулъ Агаонъ. — Только и знаете, что гршите. A Богъ-то все слышитъ и помнитъ!

— Стало, память-то у Господа не твоя, Фошка!

— А, ну васъ!… отмахнулся отчаянно Агаонъ. — Съ вами и самъ къ чертямъ на сковороду угодишь!

XXX

Въ этотъ же самый вечеръ на квартир князя Тюфякина тоже зачиналось великое дло, своего рода подвигъ.