Петербургское действо

— Вотъ это объяснитъ вамъ все! сказалъ Лейба, подавая карту, когда Позье вышелъ къ нему.

— А? Конечно, конечно…

Старикъ-женевецъ тотчасъ же попросилъ незнакомца войти. Онъ взялъ карту съ рисункомъ букета и оглядлъ офицера съ ногъ до головы.

— Готово-съ. Второй день ожидаю.

— Я немного запоздалъ, заговорилъ Лейба, — но не виновенъ въ этомъ. Вельможа, меня присылающій, хотлъ было отложить до завтрашняго утра, а потомъ раздумалъ и послалъ чуть не ночью.

— Все равно, букетъ давно готовъ!

Позье вышелъ въ другую комнату, свою мастерскую, унося карту съ рисункомъ. Черезъ нсколько времени онъ явился, неся большой футляръ, отдланный малиновымъ бархатомъ. При свт канделябра о шести свчахъ, который вынесъ за нимъ мальчишка-ученикъ, Позье поставилъ футляръ на столъ… и раскрылъ его.

Казалось, что помимо внесеннаго канделябра зажгли еще два или три. Яркій свтъ разлился лучами по всей комнат изъ того, что оказалось въ футляр. Это былъ великолпный брилліантовый букетъ, замчательно тонкой работы и съ очень крупными каменьями.

Лейба почти задохнулся. Глаза его, устремленные на этотъ сіяющій и сверкающій букетъ, налились кровью. Если бы старикъ-женевецъ самъ не наслаждался въ эту минуту впечатлніемъ, которое производитъ его дтище и надъ которымъ онъ трудился такъ прилежно и усердно, то онъ, конечно, замтилъ бы, какой хищническій, грабительскій взглядъ устремилъ на брилліанты неизвстный посолъ неизвстнаго вельможи.

Прошло нсколько мгновеній молчанія.

— Ну что? Какова работа! каковы вамни! Вдь тутъ камней, право, на вс пять тысячъ червонцевъ. Я почти ничего не нажилъ себ барыша этой работой. Когда-то въ коронаціи покойной императрицы я сдлалъ такой же, а онъ былъ заплаченъ мн восемь тысячъ. Такого теперь во всемъ Петербург ни у кого нтъ. И, признаюсь вамъ, я не буду спать ночей, покуда не увижу и не узнаю, кого украситъ мое произведеніе. Мн даже обидно, что господинъ вельможа не доврился мн.

Лейба не слушалъ, онъ ждалъ, что Позье передастъ ему футляръ. Самъ же онъ просто боялся дотронуться до него. Ему казалось, что въ ту минуту, когда онъ самъ возьметъ футляръ со стола, раздастся надъ нимъ громовой ударъ, Позье бросится на него, а изъ-за дверей выйдутъ спрятанные солдаты и потащутъ его въ острогъ.

Наконецъ, еврей, стоявшій въ какомъ-то туман, замтилъ, что туманъ этотъ еще боле усилился. Въ горниц стало темнй и онъ не сразу догадался, что стало дйствительно темнй, потому что Позье ужь завертываетъ футляръ въ бумагу, а канделябръ потушенъ и въ горниц снова горитъ только одна свча.

— Ну, вотъ-съ! проговорилъ Позье. — Поблагодарите отъ меня его свтлость или, можетъ быть, и высочество за заказъ. A работой они будутъ довольны. Позье — честный труженникъ, артистъ въ душ и постарался…. это все!

И въ помертвлыя руки Лейбы сунули что-то небольшое, четвероугольное. Онъ шелохнулся, судорожно стиснулъ пальцами этотъ предметъ и, едва не пошатываясь, вышелъ въ переднюю, вышелъ на улицу, сдлалъ нсколько шаговъ и какъ-то странно ахнулъ, точно проснулся. Онъ провелъ рукой по глазамъ, вдругъ оглянулся на домъ и, наконецъ, будто придя въ себя окончательно, бросился съ мста бжать во весь духъ. Черезъ нсколько шаговъ какой-то прохожій остановился и такъ удивленно поглядлъ на Лейбу, что заставилъ его опомниться. Онъ вспомнилъ, что онъ въ мундир преображенца, стало бытъ, офицеръ, дворянинъ, и что ему бгать по улиц не приходится.

Черезъ четверть часа Лейба былъ въ квартир князя, а раскрытый футляръ искрился и сіялъ на стол Тюфякина. Лейба, снявъ мундиръ, остался въ камзол и стоялъ молча и неподвижно. Лицо его было серьезно, почти угрюмо. Князь Глбъ тоже какъ-то смущенно сидлъ у стола.

— Ну, что жъ, выговорилъ онъ, наконецъ. — Все слава Богу. А, снявши голову, по волосамъ не плачутъ. Ступай за деньгами.

Уже около полуночи, Лейба появился снова въ квартир князя, отсчиталъ ему дв тысячи червонцевъ, принесенныхъ въ мшечк, взялъ брилліантовый букетъ и, обернувъ въ бумагу, положилъ въ боковой карманъ.

— A футляръ-то бросьте въ Неву или сожгите въ печи, вымолвилъ онъ глухо, — да прикажите хорошенько размшать.

— Нтъ ужь самъ, душка Іудушка, возьму кочергу да размшаю. Съ той минуты, что букетъ былъ въ карман Лейбы, а у князя на стол лежала куча однихъ червонцевъ, князь повеселлъ сразу.

«Они немченные, ихъ не Позье длалъ», думалъ онъ, и князь радостно смялся сердцемъ.

— Ну, прощай, князь, выговорилъ Лейба, — не поминай лихомъ. Если доберусь я счастливо до Кенигсберга, то, пожалуй, теб и спасибо скажу. Ты все-таки честно разсчитался со мной и даже далъ возможность мн нажить тысячу червонцевъ. Эта старая собака такъ работаетъ, что я его букетъ вдвое дороже продамъ везд, и въ Берлин, и въ Вн, и въ Париж.

— Вишь, какъ распутешествовался! засмялся князь.

— Да. Намъ, честнымъ евреямъ, везд дорога. Только въ Россію ужь не вернусь никогда. Ну, прощай, князь!

— Прощай, прощай, Іуда. Жаль мн тебя. Выйдутъ эти червонцы, не буду знать, гд другіе достать, весело заговорилъ князь.