Петербургское действо

Василекъ поднялась, перекрестилась, потомъ двинулась, оглядываясь, тихо, спокойно, какъ если бы ей приходилось привести все въ порядокъ въ своей комнат. Еще спокойне одлась она и велла закладывать лошадь, на которой всегда отправлялась въ городъ или къ обдн. Затмъ она прошла къ тетк, поглядла на больную, крпко спящую, нагнулась, поцловала худую руку, свиснувшую съ кровати, и ровнымъ шагомъ, спокойно вышла и сла въ дрожки.

— Квартиру Дмитрія Дмитріевича знаешь… Туда! и поскоре! произнесла она кучеру въ воротахъ.

И эти слова звучали какъ-то особенно спокойно, ласково и мягко.

Черезъ нсколько минутъ, не смотря на крупную рысь лошади, она снова повторила кучеру:

— Поскоре, Иванъ!

Въхавши въ улицы города, снова повторила она то же слово. И если лицо ея и голосъ были совершенно спокойны, то на душ бушевало такое чувство, которое не могло бы удовольствоваться движеніемъ экипажа. Если бы лошадь мчалась, какъ вихрь, то и тогда бы это чувство заставило Василька повторять безъ конца:

— Поскоре!

Почти черезъ полчаса зды Василекъ вошла въ незнакомую квартиру и ровнымъ, твердымъ шагомъ прошла горницу за горницей, покуда не увидала въ угл кровать, на которой лежалъ дремавшій Шепелевъ, блдный, уже похудвшій. Какъ тихо вошла она, такъ же тихо опустилась на колни около этой кровати и недвижно, но долго оставалась въ этомъ положеніи. Сколько времени пробыла она такъ, глядя въ лицо его, она сама не знала.

Деньщикъ, отлучившійся куда-то по сосдству, вернулся и увидлъ на колняхъ, около постели, какую-то барыню въ бломъ плать, всю въ бломъ, даже на голов что-то блое… Лица ея, обращеннаго въ больному, деньщикъ видть не могъ.

Наконецъ, спустя много времени, Шепелевъ проснулся, открылъ глаза и съ изумленіемъ остановилъ ихъ на Васильк. Очевидно было, что онъ принималъ дйствительность за собственный бредъ.

— Это я… Ходить за вами… шепнула Василекъ, быстро вставая и красня въ первый разъ.

Шепелевъ молчалъ и не двигался. Только глаза его, обращенные въ ней, все и много сказали ей.

— Я буду вашей сидлкой… старалась шутить княжна…

— Нтъ! Ангелъ-хранитель… снова выговорилъ Шепелевъ.

Черезъ минуту раненый, отъ слабости, опять закрылъ глаза и будто опять забылся. Василекъ сла на стулъ у его изголовья и скоро глубоко задумалась. Какое-то странное чувство, тяжелое, будто болзненное, заставило ее вдругъ очнуться и поднять голову.

И Василекъ тихо вскрикнула, затрепетала, задохнулась. Ода увидла близь кровати недвижно стоящую женщину, всю въ черномъ, которая ястребиными глазами впилась въ блдное лицо юноши.

Василекъ, конечно, узнала ее сразу, но все-таки на нее напалъ какой-то суеврный страхъ. Она безотчетно шагнула между нею и кроватью и, опустившись на колни, заслонила руками и грудью, будто защищая юношу не только отъ врага, но отъ демона или отъ смерти, пришедшей за нимъ.

— Оставьте! Оставьте!.. Уйдите! умоляя и будто страдая отъ суеврной боязни, прошептала Василекъ.

Маргарита не шевельнулась, только глаза ея блеснули ярче на эту незнакомку. Она догадалась также, что это княжна Тюфякина. Догадалась, что если она здсь, то иметъ право на это.

— Оставьте! снова шептала Василекъ.

Маргарита опустила голову, постояла мгновеніе, потомъ вздохнула, повернулась и, не вымолвивъ ни слова, тихо вышла изъ комнаты.

Василекъ бросилась къ окну и видла, какъ графиня сла въ карету. Долго и недвижно простояла Василекъ у этого окна и упрекала себя.

XXVI

Государь въ первыхъ числахъ іюня мсяца перехалъ въ Ораніенбаумъ, его любимое мстопребываніе, гд онъ подолгу жилъ, будучи наслдникомъ престола. Не смотря на то, что Петръ едоровичъ, по характеру, не былъ способенъ стсняться и соблюдать извстнаго рода этикетъ, сдерживаться въ своихъ привычкахъ, тмъ не мене въ Петербург онъ чувствовалъ себя мене свободнымъ въ большомъ новомъ дворц, и, напротивъ, ему нравилась обстановка Ораніенбаума. Она могла напоминать ему тотъ маленькій нмецкій дворъ, въ обстановк котораго онъ родился и провелъ свое дтство.

Здсь жизнь пошла совершенно иная. Здсь, во-первыхъ, стоялъ любимый его голштинскій полкъ, составъ котораго былъ самый странный. Весь полкъ, за исключеніемъ десятка человкъ, состоялъ изъ нмцевъ всякаго наименованія: и бранденбуржцевъ, и баварцевъ, и швейцарцевъ, и силезцевъ. Были и другіе иноземцы: полуславяне, полувенгерцы; были личности совершенно неизвстнаго происхожденія. Въ добавокъ все это былъ оборышъ Европы. Это были люди военные не по призванію, а личности, не годныя ни на какое дло, какъ только носить мундиръ и справлять службу въ мирное время, крпко вруя и надясь, что сражаться никогда но придется.

Пополнять арміи наемниками и сбродомъ со всякихъ странъ было еще въ ходу во всхъ странахъ. Фридрихъ прусскій еще боле ввелъ это въ моду. Нуждаясь въ солдатахъ и офицерахъ и не имя возможности пополнять ряды своими подданными, Фридрихъ завербовывалъ всхъ, кого только могъ, убжденный, что человкъ почти безъ роду и племени, даже настоящій мошенникъ или разбойникъ, должны быть самыми лучшими воинами.