Петербургское действо. Том 1

Он был мастер водить хлеб-соль со всяким и быть вечно в доброй приязни со всеми, держась и не очень далеко, и не очень близко. Когда же обстоятельства побуждали высказаться, то он предпочитал засесть дома и слечь в постель, сказываясь хворым. Приказав запереть ворота, он болел, покуда событие совершалось… болел, как говорили, «лихорадкой в пятках».

Так проболел он при ссылке Меншикова, за время пыток и казни Волынского. Точно так же опасно хворал он первые дни после ссылки Бирона, а равно и во дни ареста правительницы Анны с младенцем императором.

Царствование «дщери Петровой» было самое приятное, спокойное и выгодное для графа Иоанна Иоанновича. Он был осыпан милостями императрицы и, как брат «птенца» Петра Великого, был сделан генералом, сенатором и подполковником Семеновского полка. И в первый свой приезд в сенат новый сенатор предложил воздвигнуть золотую статую государыне. Сенат единогласно присоединился к этому предложению, но царица отклонила от себя эту честь.

За это же время случилось три нравственных переворота в его жизни.

Во-первых, не знав дружбы, он вдруг действительно познал дружбу, привязавшись искренне и сердечно к гетману графу Кириллу Разумовскому. Затем, второй переворот был тот, что граф приучил себя через силу нюхать табак, потому что получил от императрицы великолепную табакерку, осыпанную бриллиантами и яхонтами с ее изображением в виде нимфы. Подобный же портрет имел от государыни только один граф Алексей Григорьевич Разумовский, на яблоке из агата, украшавшем трость.

Третье событие в жизни графа Скабронского, или переворот, случившийся с ним, произошел еще в последний год царствования Анны Иоанновны. Граф, будучи уже шестидесяти лет от роду, всеми силами и всеми слабостями себялюбивой души своей предался, как младенец безгласный, в руки очаровательницы. Все остальные, до этой, были рабынями графа. Но и это продолжалось недолго, так как «владычица» его умерла вскоре.

Под конец своего царствования императрица Елизавета, веря в честность графа, собиралась назначить его на одну из самых выгодных должностей в империи, при которой мудрено было не сделаться лихоимцем, а именно – на должность генерала кригскомиссара. Малоспособность, лень и года графа заставляли ближайших ей людей препятствовать этому назначению, но государыня была сердита на Глебова и упорно стояла на своем. Однако дело окончилось проще. Граф сам наотрез отказался от места «за преклонными годами». Дальновидный Иоанн Иоаннович расчел, что больная и все слабеющая государыня долго не проживет, стало быть, наступали минуты, в которые придется ему снова запирать ворота на запор и «хворать», так как все ожидали, что наследник престола начнет гнать все елизаветинское и гнуть на немцеву сторону. Пойдут опальные, ссылки, конфискации и херы, то есть уничтожение многого, появившегося на свет в предыдущее царствование. Граф к тому же боялся за себя более, чем когда-либо, потому что считался в числе любимцев государыни, был друг и приятель Разумовских и враг (насколько мог только быть им, на словах) всех своих и заграничных немцев.

В самое Рождество после обеда, при известии о кончине императрицы, Иоанн Иоаннович сразу тяжко захворал, запер ворота, приказал дворне «прикурнуть» и не дышать. И в темном, неосвещенном доме своем он уселся с одной свечой, и то в опочивальне, окнами выходившей не на Неву, а во внутренний двор.

Не велев никого пускать, он особенно наказал не пускать во двор ни своего друга гетмана, ни кого-либо из его людей с посылкой ли, цидулей или с чем бы то ни было.

На этот раз граф хворал и недужился еще усерднее и даже в постель ложился, чутко прислушиваясь ко всякому слуху в городе, к малейшему шуму на улице и у ворот. Он заперся так крепко и болел так долго и прилежно, что некоторые его знакомые, хорошо знавшие это его «колено» при всякой перемене правительства, все-таки подумали, наконец, что старик и воистину умирает. Однако перед Масленицей граф узнал о нежданных милостях и щедротах нового императора, и ему стало полегче. А узнав главное, то есть что братья графы Разумовские не поехали и не поедут «глядеть, где солнце встает», а спокойно проживают в своих дворцах, оставаясь в тех же званиях гетмана и фельдмаршала, граф Иоанн Иоаннович сразу выздоровел. Велев отворить ворота и запрягать свою громадную карету цугом самых великолепных в столице вороных коней, он в парадном кафтане, во всех орденах и даже с табакеркой в кармане выехал из дому… Но он уж поразнюхал во время своего хворания, к кому теперь поближе подвинуться и от кого подальше отодвинуться.

Граф Скабронский прежде всего отправился во дворец и был принят государем равнодушно.

– Ни шатко, ни валко, ни на сторону! – выразился о приеме этом сам граф. – Тужить не тужи, а ликование отложи.

От государя граф прямо поехал к прибывшему вновь принцу Жоржу, затем к графу Воронцову, отцу фаворитки, а оттуда уже к другу своему гетману.