Петр Алешкин. Собрание сочинений. Том 3

Все чаще Колунков вспоминал Дениску, все чаще думал, что нужно расплачиваться. В субботу вечером вытащил из тайника деньги, завернутые в газету, пересчитал при свете огня из печки. Оказалось четыре тысячи двести рублей наличными, да аккредитив на пять. Жить можно! Двести рублей с аккредитивом и паспортом спрятал обратно в тайник, а четыре тысячи перевязал ниткой в две пачки, завернул в обрывок газеты и сунул за пазуху.

Утром он был в поселке у Павлушина. По дороге сомневался: не ошибся ли, считая, что сегодня воскресенье, дома ли Андрей? Сомневался и в том, правильно ли делает, отсылая деньги, не лучше пропить их к черту.

Павлушин сидел в комнате за столом, писал контрольную работу. Увидел Олега, обрадовался, поднялся навстречу:

— A-а, отшельник! И опять под мухой… Когда же я тебя трезвым увижу? Или не дождаться мне такого дня?

— В гробу, Пионер, только в гробу! Или тогда, когда ты читать перестанешь!

— Этого ты не скоро дождешься…

— Ну вот, — развел руками Олег.

— Ты долго еще будешь сидеть в своей берлоге? Не надумал к людям выходить?

— Ну что ты, я там обжился… Никто не мешает, и я никому зла не приношу… Сейчас бруснику собираю, центнер сдал! — Колунков плюхнулся на стул возле стола.

— Молодец, не бездельничаешь…

— Притащить тебе ведерко?

— Я в прошлое воскресенье сам по кустам лазил. Набрал…

— Я смотрю, ты гитару приобрел, — увидел Олег гитару возле тумбочки.

— Ребята забыли. — Андрей закрыл тетрадь и положил ее на край стола на стопку книг.

— Я помешал? — посерьезнел Колунков. — Я не надолго… Я к тебе, Андрюха, по делу… — Олег достал из бокового кармана штормовки газетный сверток и развернул. Андрей увидел две толстые пачки денег, перевязанные ниткой. — Перешли «бабки» по этому адресу, — передал Олег листок Павлушину. — Мне на почту показываться, сам знаешь…

Андрей глянул на адрес.

— Это первой жене?

— Да!

— Она же к тебе претензий не имеет… Сколько тут?

— Четыре…

— Ты лучше бы им всем тысячи по полторы выслал. Они бы, может, и отстали от тебя. Жил бы спокойно… А Василиса твоя, сам говорил, замужем давно…

— Это мое дело, Пионер! Мое… — перебил Колунков и заговорил о другом. — Я слышал, Ломакина на пенсию проводили?

— Проводили. На прошлой неделе… Дом культуры сдал, в нем же и провожали его, после открытия. Уехал в Мучкап, садик растить. Сашка все обещается заменить его здесь!

— Он пишет?

— На днях прислал… Спрашивает, как поселок?.. Он учебку весной закончил. Сержант!

— Разбрелись десантники кто куда… А ты как туг? Бригадирствуешь?

— Мастерю. Мастером на звеносборку поставили… Временно. Пока мастер в отпуске. На три месяца уехал.

— Ну-у, ты растешь! За тобой не уследишь.

— Но зарплата значительно уменьшилась.

— Не прибедняйся, Пионер! Тебе хватит. Ты же не Звягин, не за деньгами приехал сюда… Он еще весточки не подал? — как бы между прочим, скрывая заинтересованность, спросил Колунков.

— Рановато.

— А Гончаров как?

— Как прислал тогда письмо со словами: Пионер, ты прав! С тех пор ни строчки… А что ему писать? Все у него ладно. Сын учится, жена теперь смирная, да и он не пьет особенно теперь.

— Ты уверен?

— Абсолютно.

— А мне… мне ты ничего не скажешь нового? — тихо спросил Колунков.

— Нет, — виновато и смущенно ответил Андрей чувствуя себя так, словно Олег просил у него денег взаймы, а он отказывал, хотя деньги были. — Черно все, как глухой осенней ночью…

— Скажи лучше, как в могиле… — потянулся Олег к гитаре и затенькал, запел, дурачась:

Видишь, и мне наступила на горло,Душит красавица ночь…Краски последние смыла и стерла…Что ж? Если можешь, пророчь!

19

Неделю Звягин отдыхал дома, никуда не ходил. Точнее не отдыхал, а работал, ковырялся потихоньку по–хозяйству. Подремонтировал забор, дверь у свинарника выпрямил, укрепил по–новому стойки парника, вскопал сад. Первые три дня он не водил в сад Свету, оставлял с собой: радостно было слушать ее щебетанье, отвечать на бесконечные вопросы. Но работать с ней было трудно. Она отвлекала все время, то это нужно было ей сделать, то то. Сначала отвлекался с готовностью, потом стал просить: погоди, Светик, прибью доску, тогда… Но прибивал, доску принимался за другую, и девочка снова теребила его. На третий день стал просить ее, чтоб не мешала. Она обиделась, заскучала, и утром он отвел ее в детский сад.

Работать дома было приятно, если бы не поросенок. Он, стервец, взаправду оказался ненасытным. Только покормишь, а через час опять заныл: хрю, хрю!

А если услышит, что Звягин где–то неподалеку стучит, давай орать. Звягин быстро пожалел, что взял на себя обязанность варить ему кормежку, готовить месиво.

К концу недели нытье и визг поросячий стали раздражать. Один раз Звягин поторопился с ведром, споткнулся о выступавший на тропинке камень, выплеснул из ведра жидкость себе на брюки.

— Ах ты, твою мать, сволочина этакая! — выругался он, сорвал пучок травы и начал брезгливо вытирать брюки.

А поросенок, слыша его голос, раздирался от крика.