Петр Алешкин. Собрание сочинений. Том 3

В конторе он рванул на себя дверь возле окошечка кассы, куда входил мужичонка, думал в кассу попадет, но то была маленькая комнатка для служащих: сидели за столами с бумагами две девчонки молоденькие. Может, бухгалтерия, может, еще что подобное.

— Здесь квитанции на уголь выписывают? — рявкнул Звягин.

Обе девчонки скукожились, переглянулись испуганно.

— Какие квитанции?.. Мы ничего не выписываем мы учет ведем. Квитанции в кассе…

— А грузчик минут двадцать назад вам деньги платил! Я сам видел, как он входил!

— Не было грузчиков… Никто не входил…

— Я сам видел! — орал Звягин.

— Входил мужчина, — залепетала другая девчонка, молчавшая до сих пор. — Он про дрова спрашивал… Скоро будут или нет…

— В кепке, в куртке, маленький?

— Да, да, — закивали девчата дружно.

Вышел Звягин в коридор, остановился у двери, соображая, как быть? В милицию не подашь. Сам смухлевать хотел… Тот, гад, видно, каждый день промышляет. Не уйдет, сука! Я ему сам башку сверну. Звягин огляделся, увидел в коридоре мужчину, скучающего на скамейке, спросил:

— Список очереди у вас?

Записался на бурый уголь и на дрова, решил, завтра приехать сюда снова. Может, тот мерзавец опять привалит, тут он и прищемит ему хвост… Сто рублей выкинул, сто рублей!

Вечером дома злой был. Не так жалко денег, как обидно. Посмеивается теперь над ним, подонок! Юрка спросил его о чем–то, он не расслышал, но оборвал: отстань! И еще сильней расстроился. Зачем сына обидел? Чтобы успокоиться, взял газету. Валя «Труд» выписывала. Уселся в кресле, стал просматривать, скользить по заголовкам глазами, и поймал себя на том, что ищет сообщения о Сибири, о железной дороге на Уренгой. Отбросил газету, подошел к своему портрету. Стал разглядывать себя, бородатого, вспоминать, как жили в землянке. Год назад в это самое время жили! Теперь в поселке Вачлор веселынь, шумно. От землянки и следа не осталось. Предлагал он не трогать ее, на память оставить. Не послушались, сломали. А зря!

Ехал Звягин утром на склад, представлял, как расправится с мужичонкой. Вале не сказал, что надули его на сотню, надеялся, что вернет. День сегодня снова был облачный, прохладный, но облака посветлей, пореже, кое–где небо синее проглядывает. Солнце то там, то здесь осветит землю на минутку и снова скроется. Подходя к складу, услышал грохот, шум сыплющихся камней, увидел, как над кустами за забором склада пыль поднялась, заклубилась. На эстакаде стояли, разгружались два вагона. Бурый уголь пришел, и аж два вагона. Люди уже толпились в сторонке, ожидали. Звягин обрадовался, быстро нашел свою очередь. Люди говорили, что всем хватит, кто записан. Впереди Звягина было человек пятнадцать, не скоро очередь дойдет. Дожидаясь. Звягин поглядывал по сторонам: не появился ли тот, прощелыга? Так и не появился. Зато уголь Звягин привез домой до обеда. Самосвалов на халтуру много набежало, трактор ни минутки не стоял. Трояки только сыпались в карман тракториста.

Звягин ведрами носил уголь в сарай. Неожиданно он поймал себя на том, что все время прислушивается, ждет поросячьего визга. «Неврастеником скоро стану, — раздраженно подумал он. — Заколоть, что ль, его?» Но хотелось, чтоб еще подрос поросенок, потяжелел.

А дров так и не купил Звягин на этой неделе. В понедельник не до дров стало, вышел на работу.

23

До беспамятства, до рвоты напивался в одиночку Колунков, чтоб обмануть тоску. Дичиться стал людей. Раньше придет в рыбацкий поселок, набьет рюкзак бутылками, продавец привык к нему и стал отпускать водку без ягод, а из магазина непременно заглянет к пожилому ханту Васе, который в отличие от большинства своих соплеменников был говорливым, разопьет с ним бутылку. Поговорят, помолчат, помягче станет на душе, веселее. А теперь Колунков, сутулясь, шагает мимо дома Васи даже тогда, когда приятель ожидает на пороге, кивнет и сутулится дальше. Тоска, тоска… И странная жуть стала нападать на него, особенно ночами, под утро. Проснется резко на ложе своем из сена и лохмотьев, угли в печи погасли, темь; бывает, что тлеет еще уголек, отсвечивает на стене светлой точкой, и кажется, что затаился кто–то в комнате, в темноте, стоит, не шелохнется, смотрит, ждет, когда Олег ворохнется, чтоб наброситься на него. Цепенеет Колунков от ужаса, дышать перестает, таращит глаза в темноту. Долго лежит так, потом пересилит себя, выпростает руку из–под одеяла, потянется к бутылке, которую он теперь всегда ставит возле топчана.