Петр Алешкин. Собрание сочинений. Том 3

Он сопротивлялся все слабее. Так дошли до веранды. Звягин, дрожа, опустился на ступеньку. Валя села рядом и, продолжая плакать, обняла его за шею. Он постепенно отходил, успокаивался, но на душе становилось тоскливо, так тоскливо, что зарыдать хотелось, завыть. Звягин потерся щекой о волосы плачущей жены и заговорил, забормотал:

— Прости, Валюша… Прости… Не могу я больше так жить! Не могу… Все осточертело! Давай уедем отсюда. Туда, в Сибирь! А? Дом продавать не будем. В случае чего вернемся… А здесь у нас жизни не будет! Не будет!

— Ты что? Что ты говоришь? Одумайся…

29

Андрей Павлушин вышел из конторы на крыльцо, надвинул потуже кепку, чтоб ветром не сорвало. Намеревался он идти на свой участок, сказать бригаде, что к обеду придут два вагона шпал. Вышли из Сургута. Дверь с шумом ударила, захлопнулась за ним. «Опять забыл придержать!» — с досадой подумал он о двери, которая всегда хлопала оглушительно.

— Павлушин, — окликнул его парень, стоявший возле плакатов наглядной агитации рядом с какой–то женщиной, — Андрей, женщина, вот, Олега Колункова разыскивает. Он ведь с вами плотничал…

Женщине на вид лет тридцать. Полновата несколько. Зеленое осеннее пальто на ней, такого же цвета вязаная шапочка, стоптанные сапоги на невысоком каблуке. Простая, ничем не примечательная. В глазах усталость, надежда и какая–то настороженность, робость.

— А зачем он вам нужен?

— Видите ли, я его жена… Бывшая жена… — запинаясь, ответила она.

— А зовут вас как? — нахмурился Андрей, не от нее ли Колунков скрывается.

— Василиса… Василиса Егоровна.

Да, это была Василиса, Василиса Прекрасная! Никто не знал, сколько ночей бессонных провела она после того, как получила деньги от Колункова, сколько дум передумала, сколько страданий душевных перенесла, прежде чем решиться поехать черт–те куда, за Уральские горы, и никому не сказала, ни с кем не посоветовалась, ни на что не надеялась. Уверена была, что Олег один, уверена, что пьет безбожно. Но помнила она годы, прожитые вместе, и не представляла Олега опустившимся, хотя понимала разумом, что это так. Думала она, думала и решила: надо съездить, посмотреть, поговорить, может быть, он в ней нуждается? Видно, не забыл ее, раз столько денег прислал. Василиса второй год жила одна, с детьми, не удалась жизнь и со вторым мужем. Дениска взрослый уж совсем парень, во второй класс ходит, а девочке четвертый годок. Поручила присмотреть за ними Василиса соседке, подруге своей, сказав, что к тетке едет в Москву, взяла на работе три дня за свой счет и полетела.

Павлушин показался ей человеком неразговорчивым. А он просто не знал, что рассказывать про Колункова, понимал, что она не знает, что нет давно прежнего Олега, того, которого она помнит. На вопросы он отвечал односложно: встретятся, сами разберутся. Да и неизвестно, как Колунков встретит ее, будет ли рад. Она, должно быть, тоже давно не та, что вспоминается Олегу Василисой Прекрасной. Младая, изработавшаяся.

— Идемте ко мне, там подождете… Я схожу за ним.

— Ну что вы! — встрепенулась радостно Василиса Егоровна. — И я с вами.

— Это не близко. По тайге… Я один быстрее сгоняю… Да и не уверен, застану ли. Он не всегда днем дома сидит. Если нет его, я записку оставлю…

30

Простудился Колунков. Не прошло даром купанье в речке. Отлеживался в своей берлоге. Проснется в привычном своем похмельном состоянии: тоскливо, тошно. Выпьет, пожует колбасы с хлебом, не вставая с топчана, и спать. Проснется, лежит, думает, как жить дальше, что делать, но думает недолго, засыпает. Так у него шло чередом дня три: просыпался, пил, засыпал. Очнулся на третью ночь и явственно увидел при свете луны какого–то старика у порога, смирно и безмолвно стоявшего.

— Уйди, не мешай! — крикнул сердито Колунков.

Старик сгорбатился, молча вышел на улицу, сильно хлопнул дверью.

— Шляются по ночам, собаки! — разозлился Олег. Такая злость взяла на старика, что готов был вскочить, догнать, накостылять. Мелькнула мысль, что это старый хант, хозяин этой избушки. — - Ну, и хрен с ним! — вслух буркнул и повернулся к стене. «Нет, не хант, подумалось. — У этого бородища огромная, зеленая!» Быстро уснул Олег. Утром не мог понять: приснился ему старик или вправду приходил. Решил, что приснился: не мог же он во тьме так явственно разглядеть его. Помнился облик четко. Бородат, сутул, морщинист, но крепок, еще сто лет проживет, с суковатой палкой. Сучки торчат, обломаны небрежно. Наверное, поднял палку только что, обломал сучки и пошел, опираясь. На голове шапка старая, изношенная, засаленная. Такое в темноте разглядеть нельзя. И цвет бороды разве увидел бы? Помнил, что борода длинная, редкая от старости, чуточку раздвоенная, как у Льва Толстого в конце жизни, и не седая, а с прозеленью, от старости, вероятно. Старику лет девяносто, не меньше.