Петр Алешкин. Собрание сочинений. Том 3

— Ты, как всегда, спешишь! Ты всегда пытался решить все проблемы разом, потому что ленив. Ты был упрям, но не обладал достаточным упорством в достижении цели… Погоди, погоди, не возражай, я знаю, что ты считал себя целеустремленным. Знаю! Ты жертвовал малым ради большой решающей победы. И она пришла к тебе: книга — в двадцать с небольшим лет, признание, кажется, шагай дальше, а ты оказался у разбитого корыта… Ты забыл, что малая победа, тоже победа… Ты не старался глубоко мыслить, анализировать, воспринимал все слишком поверхностно, слишком конкретно, не видел факты в их последовательности… Ты слушай, слушай, я только перехожу к главному… К тебе придет все, если ты примешь наши принципы, и отбросишь человеческие! Люди говорят: «Лучше меньше, да лучше», а мы говорим: «Лучше больше и лучше». Они говорят: «Лучше быть бедным, но здоровым, чем богатым и больным». Мы убеждены: «Лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным». Они говорят: «Всё или ничего». Мы уверены: «Лучше что–нибудь, чем ничего». Они говорят: «Отдать так же приятно, как и получить». Мы считаем: «Отдавать, может быть, и приятно, но получать еще и полезно». Они говорят: «Сделай по закону, это твой долг». Мы говорим: «Сделай вопреки закону, и я тебя отблагодарю». Они говорят: «Победа или смерть». Наш девиз: «Победа ради жизни, а не жизнь ради победы». К чему победа, если умрешь? Горечь поражения можно переждать — все придет к тому, кто умеет ждать. — Леший говорил спокойно, твердо, убежденно, неторопливо.

— А кто это мы? — спросил вкрадчиво Колунков, когда старик умолк.

— Мы это мы, — усмехнулся в зеленую бороду старик, — те, кого я представляю…

— Да–да, ясно! — задумался Олег, потом глянул на Лешего. — И это все? Такая малость…

— Но эта малость в корне меняет все… Я знал, что ты примешь наши принципы. Знал… Тебе нужно уезжать отсюда. В Москву! Там тебя ждут слава, успех. За пропиской и работой не гонись. Тебе нужна роль бедного, неустроенного, гонимого. Всегда найдется женская душа, которая приютит, пригреет бедного поэта…

— Я так давно не писал стихов, — с тоской вымолвил Олег.

— А что ты бормотал, когда по тайге бродил? — лукаво фыркнул Леший, давая понять, что ему все известно.

— Это так, бред… — смутился Олег.

— Не бред, не скромничай! Ты искал путь к новой поэзии… Считай, что ты его нашел. Это не бред — новая форма самовыражения, новая образность, новый взгляд на мир, на все, что тебя окружает… Возьмем море! Сколько великих поэтов писало о нем! Сколько создано великолепных строк! С чем только море не сопрягали! С чем не сравнивали. Можешь ты написать о море что–нибудь оригинальное?

— Нет, не могу, — честно признался Колунков.

— А я говорю, можешь! Вернее, сможешь, когда тебе станет все доступно.

— А когда мне станет все доступно? — осторожно спросил Колунков, чувствуя, как заволновался, как кровь застучала в виски.

— Ты же знаешь, что мне нужно, — хитренько улыбнулся Леший и захихикал по–детски, затряс зеленой бородищей.

— Моя душа? — выдохнул Колунков и уставился на Лешего, затаив дыхание.

— Ну-у, — сморщил нос Леший, смухордился, отвернулся разочарованно, словно огорчил его сильно Колунков своей недогадливостью. — Зачем мне твоя душонка? Держи ее при себе…

— А что же? Что же? — нетерпеливо придвинулся к зеленому старику Олег, радуясь, что душа останется при нем, но одновременно царапнуло немного, что душа его, оказывается, такая дешевка, что даже нечистому не нужна. Колунков дрожал, руки его тряслись так, что он вынужден был сунуть их между колен, которые, впрочем, тоже ходили ходуном, и сильно зажать их.

— Ша! Неужели ты такой недогадливый? Не верю, ох, не верю, — вздохнул Леший, и ветви затрепетали, закачались от его выдоха, зашелестели, посыпались желтые листья с березок.

— Понял, понял! — откачнулся Олег, вытирая ладонью взмокший лоб.

— Да, да, — подтвердил ласково Леший. — Совесть!

— Ну–да, верно, — забормотал, не глядя на него Колунков, забормотал как бы сам с собой, — совесть мешает творить… Ученые давно поняли: непременная черта гения — отсутствие угрызении совести… Зачем мне совесть… — и, словно вспомнив о чем–то, быстренько обратился к Лешему, который по–прежнему ласково и хитренько щурил зеленые глазки, удивительно маленькие на его большом волосатом лице. — А как ты докажешь? Совесть получишь, а мне! — Колунков сунул кукиш Лешему в нос и захохотал: — Ха–ха–ха! Не на того напал! Докажи…

— А как тебе доказать? — с готовностью и, кажется, с удовольствием подхватил старик.

— Доказать?.. А вот так… Море, море, найди мне новый поэтический образ моря, сравни с тем, с чем никто никогда не сравнивал, а! Каково? Ха–ха–ха! — Колунков обрадовался, словно он уел Лешего так, что тот навсегда стушуется.

Но Леший подхватил его смех, говоря:

— Это же пустяк! Давай вместе… Вспоминай, с чем обычно сравнивали море, ну?

Колунков задумался, стал вспоминать строки Пушкина, забормотал тихонько:

— Когда, бушуя в бурной мгле, играло море с берегами…

— Да–да! — подхватил Леший. — Прекрасно море в бурной мгле!