Петр II

Июля 10, по старому стилю день Св. Петра, тезоименитства царского. Я приехал во дворец с графом Вратиславским, и царь приказал нам остаться обедать за его столом. Стол кончился почти в 5 с половиной часов, и как нам сказали, что в это же самое время начинается бал, то мы и остались там в беседе с бароном Остерманом и князем Василием Долгоруким. Вскоре пришел генерал Ягужинский сказать, что меня зовет к себе фаворит, и провел меня до его комнат, где я нашел фельдмаршала Долгорукого, с которым и познакомился. Мы попили порядочно. Сегодняшний бал продолжался до двух часов утра, и царь обращался со мной благосклоннее обыкновенного, так что весь двор заметил это.

В тот же день простили барона Шафирова и позволили ему приехать ко двору поцеловать руку у царя. Он был любимцем у Петра I и вице-канцлером, но несколько уже лет находился в опале, был лишен всех чинов и ордена Св. Андрея. Остерман, который очень его боялся, по причине больших его способностей, всегда сопротивлялся его прощению, но Долгорукие, которым он был родней, успели помочь ему, с тем, однако же, чтобы он оставался без должности и имел бы только счастье видеть своего государя. Впрочем, все дело состояло единственно в том, чтобы навести страх на Остермана.

Июля 22 царь возвратился в Москву по случаю дня рождения своей сестры великой княжны, и для того, чтобы принять от графа Вратиславского две богатые кареты, присланные в дар царю от императора.

Июля 23, по окончании приема карет, мы были у руки великой княжны и тот же час сели за ужин с Его величеством и принцессами, после чего танцевали до первого часа пополуночи. В сей же день царь возвратил фельдмаршалу Долгорукому чин подполковника гвардии, которого, как и всех прочих, он был лишен Петром I за то, что пристал к его сыну, отцу нынешнего государя, погубленному в 1718 году.

В тот же день Его величество пожаловал орден Св. Александра Невского гофмаршалу Шепелеву и статскому советнику Наумову.

Июля 31 приезжал ко мне фаворит Долгорукий. На изъяснение мое о необходимости и последствиях возвращения в Петербург он уверял меня, что и сам желает уговорить к тому царя, но как его родитель и другие все стараются удержать царя в Москве, то ему не хочется, чтобы кто-либо знал о его намерении, и даже с Остерманом он не будет говорить о том. Наконец, он обещал мне склонить на то царя, как скоро выпадет только снег, чтобы можно было ехать на полозьях, но просил содержать это в тайне, что я ему и обещал. Таким образом мы расстались.

В начале августа фаворит Долгорукий и барон Остерман, бывшие явными между собой врагами, помирились. Немало содействовал этому и я, хлопотав о сем с лишком четыре месяца. Со стороны Остермана я не нашел ни малейшего сопротивления, но очень трудно было уломать фаворита. Он имел врожденное отвращение к Остерману, которое поддерживали родственники и соотчичи, не желавшие между ними согласия, потому что Остерман был неспособен давать ему, подобно им, дурные советы, и поэтому всячески старались побуждать его к низвержению Остермана. Но наконец фаворит понял, что для него нужно жить в ладах с сим просвещенным министром, и потому он пристал к нему и не делал ничего, не посоветовавшись с ним.

В это же время возвращено имение всем тем, у которых оно было конфисковано Петром I за участие их в деле царевича, родителя нынешнего государя, погубленного в 1718 году. Эту милость исходатайствовал фельдмаршал Долгорукий, который и сам в то время попал в опалу, но Екатерина I возвратила ему и честь, и чины. Теперь он в великой милости у царя, который ему ни в чем не отказывает.

Августа 29 я имел честь крестить с великой княжной дочь одного придворного контролера, а как здесь в обычае дарить куму, то я поднес ее высочеству табакерку, осыпанную бриллиантами, ценой в 500 испанских пистолей или в 1750 рублей.

Сентября б, день Св. Наталии, именины великой княжны. По сему случаю был во дворце праздник, состоявший, как и прежде, из ужина, бала и фейерверка.

Сего же дня получил орден Св. Александра Невского генерал-лейтенант Балк.

На сем празднике все заметили величайшую перемену в обращении царя с принцессой Елисаветой, в которую он был действительно влюблен, но поступки этой принцессы и происки ее врагов до того подействовали на монарха, что его любовь превратилась в презрение. Прежде он беспрестанно говорил с ней, а теперь не сказал ей ни одного слова и даже ушел не простившись. Главное побуждение, которое заставило царя поступить таким образом, было сообщение служанки, недовольной княгиней, которая довела до сведения Его величества о всем ее образе действия, сводящемся к тому, что она не хотела отдаться Его величеству в надежде еще более влюбить его в себя своим сопротивлением и заставить его жениться на себе, хотя это было против правил русской религии из-за родства. У нее давно была связь с одним гренадером, и в настоящее время другая с генералом Бутурлиным, его камергером. Я не ручаюсь за справедливость этого обвинения, но его было достаточно, чтобы изменить образ мыслей царя, который не мог уже более ее любить.