Петрикор

Изольда. Обижаются только неуверенные в себе женщины или безмозглые. (В сторону.) Как можно не любить Бетховена?! Разве что при какой-то сильной внутренней ущербности, думаю!

Крис. Вы серьезно считаете, что интеллект женщины имеет значение для мужчины?

Изольда. А вы всерьез считаете, что нет?

Крис. Он вам помог?

Звуки настройки музыкантов усиливаются. Затем наступает тишина. В зале филармонии на экране гаснет свет.

Камера высвечивает лицо Изольды.

Изольда.

Раньше я чувствовала себя счастливой именно под эту музыку, но оставаться в прошлом – счастливой или влюбленной, что, в сущности, одно и то же, – печально… Был такой римский государственный деятель, философ Боэций. Впрочем, они все в римской империи считались философами. Так вот он утверждал, что самое большое наказание – иметь счастье в прошлом. Ты его придумываешь – то, чего, возможно, даже и не случалось никогда!

Крис. Что толку цитировать когда-то известных людей, раз они давно умерли? Какое отношение они имеют сейчас к моей жизни? (В сторону.) Теперь понимаю, почему Тристан так хотел меня. А что ему еще остается: с такой занудной бабой…

Изольда пересаживается на другой стул, на экране высвечивается аскетичная комната психотерапевта.

Изольда с сожалением покидает свою позицию взгляда со стороны, садится в свое кресло.

Изольда. Мне часто хотелось убежать, улететь, уехать куда-нибудь очень далеко от той моей жизни! И от мужа, прежде чем начну его ненавидеть, – впрочем, так же как и он меня. Знаете, какая все-таки жестокость, когда дают столько любви и нежности, а ты даже не в состоянии задержать, отложить депозитом в банк накопленные эмоции. А потом по капле из тебя, как из граната, начинают выжимать сок. Я просыпалась и засыпала с мыслью ускользающего уважения к себе и к нему – ощущая постепенно наступающую пустоту, неумолимо проникающую в тебя посреди безучастной тишины.

Все ощущалось совсем не так. Да и он казался другим. Конечно, Тристан оставался прежним… (Смеется.) Но меня не покидало чувство, что меня обманули: лишили мечты, фантазии, надежды! Его жесты вдруг начали казаться другими – чужими, грубыми, лишенными прежней деликатности.

Я готовила обед, передвигаясь по кухне, словно ночной мотылек в поиске света, теряющий пыльцу с крыльев от лишних бесполезных движений. И вот уже на крыльях все истерто: летать теперь стало невозможно! В мыслях я часто уже собирала чемодан, но складывала туда не все эти наряды, которые привозил Тристан из своих заграничных командировок. Я складывала в него платье, которое сшила мне подруга, – с большими пышными рукавами из легкого шелка. Подруга с детства любила шить, и отец подарил ей швейную машинку. А Соня, так ее звали, скроила тогда по моей просьбе удивительное платье: настоящее дуновение ветра, тайную фантазию Афродиты. Она считала меня красивой! Хотя я тоже считала себя красивой – да и до сих пор считаю. Но теперь добавляю при этом: «Не знаю только зачем – для моего-то возраста!..» Почему так говорю? Разве у красоты бывает возраст? Она ведь, как и настоящая любовь, вечна. Вы верите в такое? Я – да! И с возрастом… Ну, зачем вот опять так сказала? Но ничего не попишешь: по прошествии определенного времени тема про возраст как-то сама по себе постоянно вырывается наружу: как запретная мысль, что тщетно пытаешься все время отогнать! Так вот и сейчас – именно с возрастом! – я верю в это еще больше. Хотя, возможно, самым наглым образом вру, и прежде всего – себе. Ни хрена я в собственную неотразимую красоту больше не верю. И в вечную любовь тоже. Встаю утром, и мысль о том, что все уже позади навязчиво повторяется, не могу от нее отделаться. А потом начинаю прямо с каким-то мазохизмом рассматривать каждую морщинку, так придирчиво, внимательно, словно рассматриваю картину голландцев. Думаю, стареть красивой женщине намного сложнее: она привыкла к восхищению и ждет тому подтверждения. А заинтересованных взглядов и восторженных комплиментов становится все меньше и меньше! И не дай бог завести «Инстаграм»[57]

– самый верный путь по дороге к психотерапевту и тихому приему алкоголя в целях улучшения настроения.

Тангеро подносит Изольде бокал вина. Садится у ее ног. Изольда треплет его волосы.

Изольда. Быть женщиной – участь, которую я не выбирала. И что же теперь остается? Смириться или… что? Выпить очередной бокал бордо, заглушить грусть, создавая небольшую иллюзию счастья? И уже все – не так грустно! А после еще одного бокала станет очень весело – и плевать на всех и на все…