Петроград на переломе эпох. Город и его жители в годы революции и Гражданской войны

Нельзя сказать, что городскими властями ничего не делалось для ремонта домов. Согласно отчету комиссара городского хозяйства Михайлова, за период 1918 г. и первой половины 1919 г. отремонтировали 500 жилых домов, насчитывавших 85 тысяч комнат (цифра весьма внушительная, если, конечно, эти данные не завышены), еще столько же предполагалось отремонтировать до конца 1919 г.[478]

Петросовет выделил Центральной жилищной комиссии миллион рублей для электрификации квартир беднейшего населения[479]

. Таким образом, резервы для решения жилищной проблемы имелись, и прибегать к принудительным уплотнениям и выселениям не было большой необходимости. Однако идеологов нового строя не устраивало то, что квартиры «буржуазных элементов» остались бы в этом случае в неприкосновенности. В высказываниях партийных и государственных деятелей неоднократно звучала мысль о превращении жилищной политики в орудие классовой борьбы, в средство давления на буржуазию. Реквизиции и уплотнение буржуазных квартир, с одной стороны, избавляли от затрат и хлопот по ремонту пустующих домов, а с другой – давали возможность преподать еще один хороший урок «классовым врагам».

Переселенческая политика не могла не привести к эксцессам и злоупотреблениям, так как деятельность больших и малых начальников контролировалась слабо, а от их воли зависело слишком много. Предложение вышеупомянутого В. Володина выселять из того или иного дома всех(!) жильцов не осталось пустым звуком: такое действительно случалось, причем не столько при переселении рабочих, сколько при занятии домов различными государственными и общественными организациями. При этом не обращалось внимания на социальный состав выселяемых, и, наряду с представителями «враждебных классов», которым, согласно замыслам творцов жилищной политики, как раз и следовало преподать урок, пострадавшими оказывались и «братья по классу» – рабочие и низшие служащие. В Петросовет поступало немало жалоб на подобные действия. К примеру, председатель Московского районного Совета Собакин, облюбовав дом № 1 по Смоленской улице под помещение Совета, дал жильцам дома один день на сборы к выселению. В доме, общее население которого составляло около 600 человек, проживало немало семей красноармейцев, почтовые и трамвайные служащие, рабочие и служащие различных предприятий и учреждений. При этом, отмечалось в жалобе, в районе имелось немало домов, целиком или частично пустующих[480]

. С аналогичной жалобой обратились в Петросовет жильцы дома № 11–13 по Большой Спасской улице на Петроградской стороне, который по распоряжению районной тройки Чрезвычайной комиссии по улучшению быта красноармейцев подлежал передаче советской гимнастическо-фехтовальной школе. Подчеркивалось, что население дома состояло исключительно из пролетарского элемента и трудовой интеллигенции, живущих только своим трудом, многие работали в государственных учреждениях. Как и в предыдущей жалобе, жильцы дома просили обратить внимание на полную заселенность дома, «между тем как на Петроградской стороне и даже поблизости имеются дома со значительным количеством пустующих квартир и с более имущим составом населения».[481]

Автор одной из жалоб на имя Г.Е. Зиновьева, некто Дубровин, писал, что он, находясь в Красной Армии со дня ее возникновения, в 1918 г. вместе с управлением пограничных войск эвакуировался в Москву, оставив за собой в Петрограде квартиру с мебелью и другой обстановкой. Когда в конце 1919 г. его перевели обратно в Петроград, квартира оказалась занятой и вещи перешли в пользование новых жильцов. Дубровин даже не претендовал на свою квартиру, понимая, видимо, что это не имеет смысла, а только просил оказать содействие к возврату вещей[482]. Случаи, когда хозяева квартир в результате длительного отсутствия лишались и самих квартир, и своего имущества, были не единичными. П.А. Сорокин, придя в собственную квартиру на Надеждинской улице, обнаружил, что ее заняла некая еврейская семья. «За исключением нескольких книг и рукописей, все мое имущество исчезло. Несколько книг лежало возле печки, показывая, куда все девалось»[483].