Пядь земли

На дворе солнце светит вовсю, наседка кудахчет, по ветвям шелковицы птаха весенняя прыгает, щебечет. Собаки лают по деревне то здесь, то там. Оно и не удивительно: ходят люди по соседям, по знакомым, поздравляют. Иные с кувшином вина спешат с одной стороны улицы на другую. Кое-кто думает: вот, мол, поздравит того,-другого, и за дело возьмется. Да так и застрянет где-нибудь в конце концов. Трудно от накрытого стола уйти…

У Такачей, на мельнице, цыгане играют еще с вечера. Перед музыкантами пляшет Геза, кандидат в зятья, и на каждый такт Лайоша Ямбора по бритой макушке шлепает ладонью. По дружбе. Или даже не по дружбе, а по любви. Как он сам говорит.

— Пей, пока есть, брат Геза; хе-хе-хе… — смеется Лайош Ямбор, а сам старается как-нибудь из-под его ладони увернуться. Язык у него заплетается, и вместо «п» произносит он «ф». Ну, тут уж все вокруг смеются… Однако ж каков этот Ямбор: везде успевает!

Сидят они на веранде с вином, с калачами и цыган слушают. Вот куда, стало быть, добрались они с тех пор, как начало светать. А были тоже недалеко: в третьей горнице. Оттуда двинулись: мол, домой пора…

Пьют и у Черов, и у Тотов, у Кишей, у Надей, у Барабашей, у Сючей, у Чордашей, у Кишторни — везде, где есть хоть один Йожеф.

Иосифов день, собственно говоря, праздник весенний; вот и в календаре начало весны где-то здесь обозначено. Однако весна давно уже в разгаре. И гусеницы расползлись уже по яблоням..

Трудились мужики, конечно, и до этого; кто одно делал, кто другое. Ячмень сеяли, огород вскапывали, овощи сажали, гусениц обирали. Но настоящая работа лишь теперь начнется. И все же, как бы там ни было, этот день нельзя не отпраздновать.

Часам к десяти все три корчмы полны до отказа: многие, куда бы ни ходили, в конце концов здесь оказываются. Начинают праздник дома рюмкой палинки или стаканом зеленого вина, а кончают здесь, пьют что придется…

В одиннадцать часов прибыл в деревню исправник. Приехал он на автомобиле. Перед правлением замедлил ход автомобиль, будто раздумывая, куда повернуть; потом повернул-таки во двор правления. Остановился, заскрежетав тормозами, и еще немного прокатился, вздымая пыль. Открылась дверца, вылез оттуда человек господского вида, с портфелем под мышкой. Писарь.

Потом вылез и сам исправник и прямо к крыльцу зашагал.

Хоть и называют его все исправником, на самом деле по должности он — уездный начальник. Каждый год несколько раз наезжает он в деревню; не только в эту, конечно. Все деревни объезжает в уезде, одну за другой. И вот ведь что удивительно: как бы часто ни был он здесь, каждый раз чувствует, что деревня не та, какой была в прошлый его приезд. Словно бы все время меняет она свое лицо, обращенное к нему. Иногда подумает он: ну, теперь увидит деревню такой, какая она есть на самом деле, — и опять встречает что-то совершенно новое. Двенадцать деревень в уезде, все не похожи одна на другую, да еще каждая из них раз от разу на самое себя не похожа… Мыслимое ли дело — все их узнать, изучить, понять до конца! Что ни дом, то норов — говорит пословица, а сколько ж домов во всем уезде! Подумать страшно. В одной деревне испокон веков заведено, что сады, огороды отгорожены друг от друга заборами, плетнями; а в другой даже межу-то не оставляют между ними. Стало быть, и закон в этих деревнях следует по-разному применять. В одной деревне мужики тихие, смирные — чисто мухи в сметане; в другой же то и дело грызутся меж собой, как собаки. Однако тут-то и загвоздка; думаешь: раз эти буйные, нахрапистые, а те, наоборот, ленивые, неповоротливые, так у них все по-разному должно быть. Опять же нет. По всему уезду одни и те же проступки: тропы через поле прокладывают как попало; фонари не вешают в темноте на оглобли; из-за межей ругаются; навоз не вывозят аккуратно, раз в месяц; кольца не вделывают свиньям в стаде; не обновляют на телегах доски с именем владельца; телегу перед корчмой оставляют без присмотра; подростков не пускают на занятия допризывников; а о школе и говорить нечего. Мыльную воду выливают прямо на дорогу… Словом, нарушений хватает.

Еще вот охотятся в неположенных местах. Наверное, думают, что рыбу, дичь господь бог им бесплатно дает…

Углубившись в свои мысли, всходит исправник на крыльцо.

Навстречу ему с другого конца коридора спешит секретарь правления; делает вид, будто штаны застегивает: мол, в уборной был. А на самом деле только-только из дому. Ждали исправника после обеда, а он вон когда явился.

Выходит из своей комнаты и староста Ференц Вираг, машет рукой кому-то позади (тут же какой-то мужик убегает сломя голову) и кланяется, здоровается с исправником. Сухо кивнув ему, исправник проходит в кабинет. Секретарь едва-едва успевает дверь перед ним распахнуть.

Писарь топчется в углу; исправник расстегивает перчатки, швыряет их на стол.

В соседней комнате стул загремел. Будто кто-то подслушивал там под дверьми и теперь отскочил в панике.