Пьяная Россия. Том 3

Нормальная работа – это коров доить? – холодно поинтересовался Никас изо всех сил пытаясь выглядеть спокойным.

Ах, коров! – задохнулась мать и замолчала, сверля его яростным взглядом.

После, замахнулась было на Никаса, но отчего-то не ударила, а метнулась прочь, уронив по дороге бабушку-старушку и взметнув пыль во дворе, хлопнула калиткой так, что деревянный заборчик как под действием урагана тут же завалился, благополучно посыпавшись всеми своими гвоздиками, досточками в огород.

Никас перевел дух и бросился на помощь бабушке. Будто большая божья коровка она трепыхалась на спине, не в силах перевернуться и встать. Сходство с безобидным насекомым ей придавала одежда: красное платье, красный шерстяной платок на голове и красные сандалии, совершенно детские и как видно купленные ею именно по маленькой ноге, словно для ребенка.

Ничего, – улыбнулась она ему сквозь слезы, – побуянит Ариша-то и успокоится…

А Ариша в это самое время вскочила в магазин, громогласно требуя для себя бутылку водки, что было естественно невозможно. Горячительные напитки находились под горбачевским запретом, из выпивки в сельпо можно было обнаружить разве что кефир. Но… пьющие покупали все, что нужно у продавщиц сельпо из-под прилавка и только в определенное время, либо ранним утром еще до открытия магазина, либо поздним вечером после закрытия, конечно, существовали исключения, но это когда в магазине не было ни одного покупателя, разве что покупателем являлся сам пьяница.

Тут же покупателей было много и продавщица, скосив глаза, посмотрела на глупую пьянчугу неодобрительно, категорически замотала головой твердо отказывая. Ариша в бешенстве кинулась к прилавку. Выброс гнева ее был колоссален, люди бросились от нее в разные стороны. Накричавшись и разбив голыми кулаками стеклянную витрину, она тут же остыла и, почувствовав страшную слабость, вышла из магазина вон.

У нее едва хватило сил добраться до материнского дома, взойти на крыльцо. Она горячо поблагодарила бога за то, что мать у нее не злобивая и, стало быть, обижаться на нее не будет, а войдя в гостиную тут же ни на что, не обращая внимания, завалилась спать.

Бабушка-старушка подошла к ней, мелко-мелко крестя ее своею высохшею, маленькою, похожую на птичью, лапкою.

Никас же съежившись от страха, только глядел на мать, а почувствовав холодок смерти, попятился-попятился, спиною выдавил двери в сени, вылетел, будто ошпаренный на улицу.

Не останавливаясь, он добежал до магазина являющимся центром Вселенной в деревне. Возле магазина собралась толпа. На повестке дня был один вопрос, поступок матери Никаса. Заведующий сельпо, этакий хитрован, но в шляпе и в начищенных ботинках сразу же наскочил на него толстым животом и затараторил об убытках, требуя уплатить бесчинства матери. Никас без звука вытащил свой бумажник и отсчитал необходимую сумму.

При виде денег деревенские сразу же примолкли, а заведующий уважительно поклонился Никасу.

В деревне жили бедно. Привыкли выращивать свой урожай; закатывать тушенки из скотины, выкормленной на задних дворах, в старых клетушках и хлевушках с дырявыми крышами; пить молоко от своих буренок и коз, а на скудные доходы в виде нищенских зарплат и не менее нищенских пенсий покупать в сельпо необходимый сахарный песок да хлеб.

Обувь и одежду не покупали вовсе, и частенько можно было видеть, как какой-нибудь бедняк шлепает по грязи в резиновых сапогах обвернутых несколькими полиэтиленовыми пакетами. Без слов тогда население деревни понимало, что у несчастного бедняка прохудились сапоги. Старики вспоминали искусство плетения лаптей, старухи плели корзины, чтобы использовать их повсюду и под ягоды в лесу, и под стираное белье, которое по старинке полоскали в чистом озерке возле деревни.

Вид бумажника Никаса, а он был туго набит деньгами потряс деревенских. Они надолго замолчали, а потом, погрузившись в уныние, разошлись по своим дворам обдумывать некрасовское: «Кому на Руси жить хорошо?» Вероятно, многие лежа на печи в эти минуты искренне пожалели, что нет помещиков, а стало быть некому морды лица набить и некого обвинить в несправедливости происходящего, разве что правительство? Но до него как доберешься?!

Еще издали завидев серую крышу бабушкиного дома Никас знал уже, что в доме поселилась смерть, его грозная мать умерла, может ее хватил «удар», а может, лопнуло сердце…

Он нерешительно потоптался на крыльце, прислушиваясь к зловещей тишине царящей внутри дома. Наконец решился войти и, заглянув в гостиную, не выдержал, издал вопль ужаса, обе женщины и мать, и бабушка были мертвы.

На похороны приехали двоюродные братья Никаса и явился вдруг, как с того света, отец. На вопрос братьев рассерженных его беззаботным видом:

А где тебя черти все это время носили?

Он ответил:

Да, – горько усмехнулся и, скривившись, смачно сплюнул прямо на пол, игнорируя двух покойниц лежавших тут же, одну на столе, а другую на диване, – а что изменилось за два месяца моего отсутствия? Вот ежели бы я воскрес, а в мире не осталось бы ни одного человека кроме меня…