Пьяная Россия. Том 3

Никас машинально съел сухарь, даже не заметив его вкуса, а услыхав, что доехал и вот она, конечная станция и дальше поезд не пойдет, спрыгнул с подножки вагона, миновав наряд милиции, с подозрением оглядевшего его грязную одежду и измученное лицо, прошел мимо вокзала.

Через два часа упорной и совершенно бездумной ходьбы он стоял уже перед знакомой дверью. Позвонил, она открыла и встала на пороге пораженная его видом.

Со спокойствием отчаявшегося преступника приговоренного к смерти и успевшего уже привыкнуть к тому, что его расстреляют, Никас подошел к ней вплотную, взял двумя пальцами за подбородок, наклонился и поцеловал, вкладывая в поцелуй всю свою страсть и жажду запомнить ее. А она вместо того, чтобы отшатнуться, как он того ожидал, внезапно обвила его шею руками, прижалась к нему всем телом и ответила на его поцелуй так, что он едва-едва не лишился чувств, зашатался, но устоял твердо удерживаемый ею.

Через два месяца Никас женился. А еще через десять лет он, рука об руку со своим сыном, вошел в деревню, да так и застыл удивленный. На месте бабушкиного дома был пустырь.

В сельпо, где вечно собирались для обмена новостей деревенские, Никас узнал, что в ночь поминок когда его двоюродные братья с женами устали ругаться и делить имущество, отец Никаса поджег дом, в пожаре погибли оба брата со своими супружницами, все четверо умерли, наверное, здорово перепились. А бесчувственным что? Задохнулись в дыму, даже не проснувшись! После поджога бабушкиного дома отец своровал канистру солярки у тракториста, без передышки пробежал десять километров до дома матери, выгнал всю скотину во двор, облил постройку и себя облил тоже. Сгорел сам и дом сжег…

Покидая деревню Никас склонившись к сыну, в большом смятении указал ему на далекое кладбище едва видное с дороги:

Для чего они все жили, не понимаю? Для чего?

Для того и жили, – кивнул сын и поглядев в сторону кладбища искренне пожалел неведомых ему родственников и добавил уже, куда как уверенно, – Для того!

В ритме сердца

Женечке Воробьевой за ее неустанное горение в отношении спасения сирот и всех обездоленных людей русских…

Ее звали Марией. При знакомстве она всегда добавляла скромно потупившись:

– Просто, Мария! – имея в виду наделавший много шума заграничный телесериал о любви.

Тридцати двух лет. Не замужем и с очень плохим сердцем. Фиолетовые от сердечной хвори губы постоянно маскировала, используя яркие розовые помады. Ходила Мария медленно, вяло, опираясь на все, что попадалось под руки.

Состояние ее было безнадежным, две операции не дали положительного результата. Оформив пенсию по инвалидности, Мария принялась ждать.

По ночам она не спала, а сидела у окна, наблюдая за ночной жизнью улицы. Пару раз вызывала по сотовому телефону полицию на драки местных алконавтов, в обыкновении тусующихся возле скамеек, под липами. Один раз метнула пустым пузырьком из-под корвалола в голову насильника попытавшегося сделать свое черное дело с припозднившейся женщиной, явно пробирающейся домой с ночной заводской смены. Несколько раз спугивала мартовских котов, выливая на них холодной воды из графина.

Под утро, она уставала и отправлялась к дивану, что служил ей постелью. В обыкновении, диван всегда бывал, застелен покрывалом, но стоило покрывало откинуть, как вот они тут и мягкие простынки, и две подушки, и легкое белое одеяло ждали ее больное тело. Перестилать каждый день, как это делается в доме всякого здорового человека, Мария не могла.

Ложась спать, она непременно раздевалась, снимая с себя всю одежду. Долго лежала без одеяла, давая возможность успокоиться ускорившемуся до ритма быстро несущегося по рельсам бешеного поезда, своего сердца. Под рукой, на табуретке, было полно лекарств, но все они уже не помогали, и Мария широко открыв глаза и глядя сквозь прозрачный тюль на восходящее солнце, ждала окончания своей жизни.

Но сердце, сделав судорожное движение, каждый раз выправлялось и, сбавляя темп, шумело уже потише, давая возможность уснуть.

Во сне Мария всегда попадала в одно место: серый коридор с длинной очередью печальных людей облаченных в белоснежные одежды.

Проходя вдоль очереди, Мария просыпалась, потому что в груди начинало грохотать сердце. Дрожа от страха перед тем, кто встречал каждого в очереди, она вставала, хватая ртом воздух.

Нет, она никогда его не видела, но знала – он впереди, дальше по коридору, стоило решиться чуть-чуть пройти.

Размышляя о предстоящем дне рождении, Мария ненадолго замирала и думала о том, как скоро она окажется в той очереди, ведь известно, тридцать три – любимое число Ангела Смерти.

Накануне своего дня рождения, Мария написала завещание, все свое движимое и недвижимое имущество она оставляла одной девчушке из детского дома.

Да, Мария специально ездила и даже какое-то время работала волонтером, хотя какой из нее работник и кто кому помогал, вот в чем вопрос, она сиротам или сироты ей.