Мексиканка пожелала ей подцепить триппер, сифилис, – причем, выразительно показывала руками, как именно будет выглядеть лицо Ширли с провалом вместо носа, – проказу, холеру, чуму, получила ночным горшком (к счастью, пустым) в спину, и утекла из комнаты.
– Крысища! – Ширли вынула из корзинки четыре жестянки: две и две.
– Купила чуть не по пятьдесят центов штука, – вздохнула она. – Может, к вечеру добуду еще чего-нибудь. Чертовы спекулянты, совсем стыд потеряли. А я оставлю сдачу, да?
Д.Э. кивнул. Проглотил липкую слюну. Понадеялся, что очередь за супом на углу Девятой улицы закончится раньше, чем сам суп.
– О, – сказали вдруг рядом, – как йа отшень рада вашей любезность остаться жив. Это есть так мило. Я думаль, тут убиваль.
Эта была высокая, постарше Ширли, но помоложе мексиканки. Темные кудряшки, похоже, заколоты еще с вечера, плечи прямые, черты лица крупные – красивая. Даже перебитый нос почти не портил.
– Да мы что! – застыдилась Ширли. – Мы чуть-чуть!
– Чуть-чуть цвай идиотен, – сказала вторая, и залезла с ногами в кресло.
Ширли устроилась на подлокотнике, обняла подругу за плечи, и обе уставились на искателя приключений. Д.Э. потупил взор и сунул в рот порезанный краем жестянки палец.
– Нэнси? – коротко спросила вторая девица.
– Нихт Нэнси, – мрачно отозвалась Ширли, накручивая на палец ее локон. – Восемь мышат пошли гулять на речку, купались там беспечно, один из них утоп, ему купили гроб.
Обе посмотрели друг на друга.
– Лучше бы эта корова один раз не вернулась, – у Ширли дрогнул подбородок. – Ну почему все так несправедливо!
Вторая помолчала.
– Четыре мышат пошли гулять на речку, – проговорила она тихо. – Это есть отшень печально, майне кляйне пуппен. Осталось нас три.
– Эй, – спохватилась Ширли, – парень, ты куда? Вернешься? Эй, возвращайся! Ты обещал!
Глава четвертая
Кекуок, матчиш, рэгтайм
– Пусть он искайт, – тихо сказала за стеной Ида.
– А если не найдет?
– Тогда вытирайт мальтшик сопли.
– Всю жизнь только об этом мечтала!
– Тогда искайт другой мальтшик.
– Другой мальтшик, – сказала Ширли, помолчав, – не помогайт бедный девушка.
– Не помогайт, – подтвердила Ида.
– Совсем нет.
– Найн. Конфетка хочешь?
Д.Э. почесал лоб огрызком карандаша, бросил письмо и перевернулся на бок. Протянул руку и долго, сосредоточенно отрывал от обоев над кроватью похабную открытку: приторный, как микстура от кашля, доктор льнул ухом к груди полураздетой пациентки. Осталась улыбающаяся дамская голова и голое плечо с кокетливым бантом. Тут искатель приключений ничего не имел против.
На другой картинке въезжал в снежную ночь паровоз. Паровоз изрыгал густой белый дым, светил фарами и вез голого карапуза с крыльями за спиной. Карапуз махал листиком клевера невероятных размеров и изо всех сил, видимо, кричал: «Счастливого Нового Года!» Д.Э. кровожадно осмотрел его, пузатого, но решил не портить хорошую вещь.
Было темно и тихо.
– Может, Сан-Диего? – спросила за стеной Ширли.
Они там с Идой раскладывали пасьянс.
– Или Лос-Анжелес? Точно, Лос-Анжелес! Представляешь, там, говорят, сейчас Сенбернар выступает!
– Абер найн, майне кляйне. Нихт ехать. Немножко терпеть. От клиент не будет отбой.
– Ты что, ты что говоришь? – поперхнулась Ширли. – Как?
– Город строить, – голос Иды был почти равнодушным. – Все проходить, а город строить опьять.
– Да конечно! Все дорогие клиенты поразъехались! Со своими селедками!
– Еще будут военный. Много военный – хорошо. Немножко терпеть, покамест безопасно. Мужчина не может долго без девочка.
Судя по звукам, Ширли уже плясала по комнате, напевая себе под нос. Вдруг песня смолкла.
– Слушай, он там, по-моему, опять. Снова-здорово!
Ширли высунулась в коридор.
– Эй, куда? Сдурел, что ли? Ночь на дворе!
– Простите, мэм! Может быть, сегодня... ?
– Сэр, может быть, вы... нет, я, к сожалению, тоже. Да, конечно, помню: миссис Харт и дочке четырнадцать...
– Прошу прощения, мисс...
28, что ли, апреля, в субботу, искатель приключений устало опустился на все еще валяющиеся доски у фонтана, прикурил и уставился в небеса. Так он просидел до заката. Дюк! Я здесь каждый день Прочтешь - дождись. Д.Э.
Нацарапанные куском известки буквы едва просматривались на мостовой. Ветер все время забрасывал надпись пылью, приходилось разметывать ногой. Теперь уже будет некому.
Джейк оглянулся в последний раз и еле устоял на ногах:
– Потише, черт! – буркнул какой-то остолоп. – Офонарели совсем, под ноги не смотрят.
Джейк рявкнул: «Да пошел ты!», но его вдруг схватили его за рукав.
– Господи, – бормотал он спустя минуту, отпуская костлявые плечи компаньона, – тощий, как велосипед, грязный, как последний свинтус и вонючий, как помойный кот!
– Вы бы, сэр, себя лучше понюхали! Такой «Букет Кашмира», за пять футов с ног валит!
От него несло еще гарью, через которую прорывался другой запах – тяжелый, сладковатый, настойчивый.