Ф.М. Оржеховская

Пять портретов

Повести о русских композиторах

ЗАБЫТЫЙ ЧЕРНОВИК

1. Находка

Владимир Васильевич Стасов[1] разбирал свой архив.

Свидетель многих лет и событий, он прочно хранил их в памяти, и, если кто-нибудь из молодых просил его рассказать о минувшем, Стасов припоминал подробности, начисто забытые его современниками.

Он помнил самого Глинку. Это особенно удивляло молодёжь. Она знала музыку Глинки, знала, что он великий композитор, но как можно было его помнить? Ведь он жил давным-давно и уже становился легендой.

Для молодёжи, но не для Стасова.

Но вот знакомая певица спросила его о Верстовском. Какая старина! Хотя позвольте-ка — Верстовский был современником Глинки. Вот как относительны наши понятия о времени.

Чтобы обстоятельнее ответить на вопрос, Владимир Васильевич на этот раз достал свои старые записи. Он нашёл заметку об «Аскольдовой могиле»[2]

и описание домашнего концерта, на котором исполнялась модная тогда «Чёрная шаль»[3]. И тускнеющий образ прояснился.

…А это что? Пожелтевший листок, исписанный очень знакомым почерком. Среди зачёркнутых строк Владимир Васильевич разобрал слова: «…как же ты не понял?..», «Это бесподобное произведение…», «…накануне нового столетия…», «…и ты убедишься, как был неправ…»

Черновик его собственного письма, начатого в далёкой юности к Александру Серову[4]!

Они были неразлучны в ту пору. Посетители концертов привыкли видеть их всегда вместе: Серова в длиннополом фраке, Стасова в форменном мундирчике. Серов уже окончил Училище правоведения, Стасов ещё учился. Он был моложе своего друга на четыре года.

Страстные любители музыки, они после концертов долго провожали друг друга, разговаривая и споря об услышанном. Но этого им казалось мало: разойдясь по домам, они садились писать друг другу, чтобы высказаться до конца.

Так было и в тот вечер, когда они впервые услыхали «Руслана и Людмилу» Глинки. Во время спектакля Серов был непроницаем, а на пути домой заявил, что опера ему не понравилась. Музыка интересна, но нет сюжета, нет обобщающей мысли. Вряд ли опера будет жить долго.

Эти слова возмутили Стасова. Чтобы окончательно не рассориться со своим другом, он поспешил покинуть его. Но, вернувшись домой, тут же сел за письмо. Он упустил из виду, что Серов, в сущности, порицал не музыку, а либретто, и стал возражать ему со всей пылкостью восемнадцатилетнего сердца:

«…Как же ты не понял, при своей чуткости, что это бесподобное произведение. Не стыдно ли? Вспомни хотя бы увертюру, второе действие, марш Черномора — всё, всё…»

Он закончил письмо вызовом:

«Ты сказал: вряд ли будет жить долго. Посмотрим. Назначаю тебе свидание накануне Нового столетия. Почему бы нам не дожить до того времени? Мы будем уже глубокими стариками, но это неважно. Встретимся на представлении „Руслана“, и ты убедишься, как ты был неправ…»

На другой день друзья объяснились, и в письме уже не было надобности. Остался только черновик.

…А время пришло. Наступил канун нового столетия. Но Серов не мог выполнить условие: он умер за тридцать лет до назначенного срока.

2. Встреча

За семь месяцев до этого письма Стасов не знал ни «Руслана», ни самого композитора. Первая опера Глинки, о которой все толковали, поразила Стасова новизной и красотой мелодий, но он не мог постичь всего её значения. Ему мешало довольно распространённое среди знатоков мнение, будто идея оперы монархическая: жизнь за царя.

Первая встреча с Глинкой была неудачна.

Стасов хорошо помнил этот день — 8 апреля 1842 года. Прославленный Лист, приехавший на гастроли в Россию, давал в Петербурге свой первый концерт. Успех был огромный. Стасов и Серов, разумеется, пришли и безумствовали. В антракте, когда они с трудом пробирались среди толпы в фойе, Серов шепнул: «Смотри! Глинка! — И прибавил не без важности: — Хочешь, я тебя представлю?» Серов был знаком с автором «Сусанина». Но Глинка в это время разговаривал с какой-то светской дамой. «Каков Лист! — восклицала она. — Не правда ли, выше слов?» Стасов прислушался. И что же? Совершенно невозмутимо Глинка заявил, что Лист не всегда ровен: то играет превосходно, а в иные разы — манерно, вычурно. Да и звук резкий. Сам Глинка, видите ли, учился у Фильда[5] и привык к мягкой игре, без стукотни! Стасов кипел негодованием. Так отозваться о великом артисте, перед которым весь мир преклоняется! «Стукотня!»