Пять портретов (Повести о русских композиторах)

— Мы ещё не в таком возрасте, когда радость убивает, — сказал ему Ларош после спектакля. — Успех колоссальный — тем лучше. Проведёшь в крайнем случае бессонную ночь, а потом выспишься и станешь принимать поздравления.

Но даже и бессонной ночи не было: он слишком устал и спал как убитый. На другой день с утра квартиру Модеста осаждали друзья и вовсе незнакомые люди.

Чайковский должен был ехать в Киев на премьеру «Пиковой дамы». Да ещё предстоял банкет с артистами, то, чего он не выносил. Но артисты и, разумеется, Фигнер не были равнодушны к этому.

После банкета, шумного, угарного, похожего на все другие и очень далёкого от всех пережитых накануне сомнений и радостей, Чайковский простился с утомлёнными участниками и вышел на берег Мойки. Было темно, хотя день уже начался, и редкие прохожие торопились по своим делам. Отрадно было вдыхать морозный воздух.

«Благодарю тебя, господи!» — по привычке прошептал он слова, отмечающие и окончание работы, и удачный спектакль. И вдруг остановился: опять, как молния, ударила его мысль, что теперь-то он стоит над пропастью: кончено — и ничего впереди. Такие минуты были самыми страшными в его жизни, и тоска, вернее, предчувствие тоски уже коснулось его. Что теперь будет? И — будет ли?

Но и этот возобновившийся приступ миновал. Ещё можно дышать: ему с избытком хватит замыслов, мастерства, мелодий. И он может радоваться тому, что было вчера.

Теперь он не сомневался в своей опере и в её долгой жизни. И заранее наслаждался будущим, которое предвидел.

Это была последняя дань созданному, признание своей победы. Лихорадочные месяцы — от окончания оперы до её первой постановки задержали перелом, и вот ещё продолжается радостное возбуждение.

Ну, и хватит гордиться собой. Найдено — сброшено, закончено — забыто… И снова жизнь представляется сложной, с нерешёнными вопросами, а человек — песчинкой в мироздании.

Следовало бы отдохнуть, тем более что он спокоен, не надо спасаться от тревоги. Но что такое отдых? Всё то же брожение пытливых дум, тот же ропот мыслящего тростника[96]. И не приведёт ли отдых к новому перелому? И опять надо будет добиваться равновесия.

Когда он вернётся из Киева, то снова примется за работу. Настанет спокойный вечер. Алексей бесшумно приготовит ужин, дрова будут потрескивать в камине. Надо будет перечитать письма, накопившиеся за столько дней.

А наутро, следуя неизменной привычке, он начнёт новый труд. Собственно, он уже начал его: давно теснятся воспоминания о Флоренции и пульсируют услышанные там ритмы. Сочинение для шести инструментов… Форма, в которой он ещё не пробовал свои силы.

Это будет произведение народное, пронизанное светом. Секстет. Не легче симфонии, а всё-таки получится, выйдет. Только бы взяться за него поскорее!

Но и то, что предстоит в ближайшее время: новый театр, новые люди, — то, что ждёт его на Украине, всё предстоящее против обыкновения, совсем не пугает его. И даже будет приятно сравнивать ту «Пиковую даму» и эту, петербургскую…

…Никто не знает своего конца, но счастлив тот, кто чувствует своё продолжение.