Пять процентов правды. Разоблачение и доносительство в сталинском СССР (1928-1941)

В таких условиях отслеживание дел подвержено многим случайностям. А чаще всего этим просто не занимаются. Иногда простого письма, полученного от местной инстанции, занятой расследованием, или даже простого уведомления о получении достаточно, чтобы закрыть дело. Более того, даже когда отдел писем старается дело отслеживать, он может воздействовать на местные расследующие органы лишь по почте, но этого часто недостаточно для того, чтобы разрешить ситуацию. Например серия «важных» писем передана председателю исполкома Черниговской области. «Правда» не получает никакого ответа, в исполком направляют сначала письмо, потом телеграмму, и все безрезультатно. Наконец, отправляют новое письмо, на этот раз с копией секретарю комитета партии: успеха не более чем раньше{630}.

Многочисленные сбои в работе службы являются причиной множества жалоб, из которых можно понять, какой головокружительно порочный круг представляла собой система. Служба работы с письмами, и без того перегруженная, вынуждена обрабатывать и письма, содержащие жалобы на ее собственную работу с жалобами! Так произошло, например, с этим письмом жителя Астрахани:

«Я пришел к заключению, что в “Правду” писать не имеет смысла, т. к. вследствие писания в “Правду” мы подвержены той или иной угрозе, давлению и т. д.

Я очень часто пишу в газету “Правда” и добиваюсь получить ответа от сотрудников на недоуменные вопросы у меня, или помочь в том или ином мероприятии, но из десятка писем я получил на них ответ: направлено туда-то и туда-то. Какая мне помощь от этого? Я знаю, что обо всем этом, что я писал знает райком и именно те организации, которым пришлют мои письма, но помощи в моей борьбе не будет…»{631}

Мы видим, что огромное количество писем делает работу с читательской корреспонденцией крайне тяжелой. Эти трудности, по всей вероятности, усугубляются статусом службы внутри самого издания. Отдел писем, как представляется, работал более или менее самостоятельно, изолированно от других отделов газеты и существенно уступал им в плане престижа. Постоянная борьба Капустина за расширение штата или хотя бы за то, чтобы не забирали имеющихся, свидетельствуют об этом недостатке уважения:

«Читчиков вечно нехватало, приглашали поэтому читать работников редакции сдельно.

А редакция все время кричала “у вас много народа, давайте нам” Во время летних отпусков этого года в отделе работали по 7–8 читчиков штатных на 300–400 писем при норме по 30 писем на каждого читчика. Редакция вместо того, чтобы помочь укомплектовать людьми штат, брала их от нас. В ноябре с. г. из отдела ушли двое читчиков Подладгивока и Попов (по декрету и в армию) из нашего отдела взяли в другой двух лучших бригадиров т. Павлина и Зиксис»{632}.

Служащие, которых направляли на работу в отдел писем, были не самыми образованными: по слухам, «для того, чтобы работать в отделе писем достаточно кончить десятилетку»{633}. Наконец, служба не получала регулярной информации и вынуждена была работать без ориентиров: в нее не поступали сведения об изменениях политической линии и главное — о смене в руководстве страны. Как узнать, что тот или иной первый секретарь, до сих пор неприкосновенный, стал «врагом народа»?

«Не зная состояние в организации шлем письма на расследование, нередко в слепую. Никто нас и членов редакции об этом никогда не предупреждал, куда можно и куда нельзя слать острых писем. <…> О врагах я нередко узнавал от своих же работников, слышавших это со стороны (от т. Павлика, Пахомова и др.) “не слышал, ты, Капустин, говорят арестован такой-то секретарь”»{634}.