Пятиозерье

Это был старый, обшарпанный армейский кунг на базе «Урала». Изношенный двигатель ревел на подъемах, из-под колес летели комья перемешанной с первым снегом глины, но машина упрямо ползла по разбитой дороге к перевалу. Степаныч видел все в как замедленном показе: вот колесо неторопливо наезжает на рытвину, по тонкому ледку зазмеились трещины, он вспух коробящимся, медленно сминаемым пузырем — струи жидкой грязи неохотно подались в стороны... И слышал Степаныч тоже всё, вплоть до скрипа пружин в продавленном водительском сиденье и плеска горючего в баке; натужный звук двигателя, странное дело, этому не мешал. Раздавшееся «...пи-пи-пи...» прозвучало безобидно, как писк голодных птенцов ласточки в гнезде. Но этот птенчик питался отнюдь не мошками — под передним мостом «Урала» остатки дороги превратились мгновенно в ничто, просто в яркий, давящий на глаза свет, и рванули вверх крушащим все потоком, поднимая кабину и медленно, с хрустом отрывая ее от кузова, и сдавливая, расплющивая зеленую крышу с грубо, торопливо нарисованным красным крестом... Тут же сдетонировало что-то еще более мощное, чем первый радиофугас, заложенное в соседнюю яму — кузов так же неторопливо устремился к низкому серому небу

— и не долетел, разломленный, разодранный, растерзанный злой силой... Звук ударил с запозданием, когда разрозненные куски кунга и его пассажиров уже опускались на содрогнувшуюся землю... Ударил и остался в ушах несмолкаемым гулко-колокольным звоном. Автоматы расстреливающих колонну «Соколов Гамсахурдиа» застрекотали сквозь этот звон ласково, как кузнечики на солнечном июльском лугу...

...Степаныч вскочил, звон и стрекотание еще звучали в его ушах, подошел нетвердыми шагами к шкафу, торопливо нащупал нагревшуюся за день бутылку, зубами сорвал пробку-колпачок — острая фольга резанула губы — и стал пить торопливо, не чувствуя вкуса и градуса, торопясь провалиться в беспамятство, в забытье, в темноту...

Капли пролитой водки смешивались с каплями крови и падали на давно не мытый пол.

Ночь. Темнота. «Варяг»

Вожатая Алина по прозвищу Киса в сегодняшних посиделках у Астраханцевой не участвовала — и не только оттого, что дежурила по шестому корпусу, а в гости к ней заглянул Леша Закревский, — Алине вообще претила Ленкина компания.

Около полуночи, проводив Лешу до дверей корпуса, Киса заглянула в палату, где квартировал Дронт со своими приятелями.

Мальчишки вернулись сегодня поздно, задержавшись после отбоя, обычным в таких случаях путем — через окно первого этажа. Алина слышала, как происходит злостное нарушение режима, но в тот момент... В общем, в тот момент она была немного занята.

И теперь заглянула в палату — все ли в порядке?

Зашла, постояла, ожидая пока глаза привыкнут к полумраку, потом пересчитала присутствующих — все пятеро на месте. Что с сегодняшнего утра в палате живут шестеро, — Алина не вспомнила, несмотря на то, что провалами памяти не страдала. И сидевшего со скрещенными ногами мальчика не увидела, хоть и скользнула взглядом по отчетливо видневшимся в темноте белым волосам...

Ночь. Темнота. Город

Огромный город заснул гораздо позже, чем затерянное в лесах Пятиозерье.

Но тоже уснул, покрытый какой-то не совсем полноценной тьмой — белые ночи закончились, но легкий намек на них еще оставался. Полная луна и несколько самых ярких звезд светили на непонятном фоне — цвета воды в стакане, где рисующие акварелью дети долго мыли кисточки.