Пятое время года

От ледяной воды лицо порозовело. Длинная коса, без пробора, сделала постарше, но очень портили брови — немодные, слишком широкие. Вспомнив, как девушки на работе подравнивали брови мокрыми пальцами с мылом, она так и сделала. Получилось смешно: просто клоун! Рассмеявшись, она тут же почувствовала себя виноватой. Ничтожной, глупой. Как не стыдно смеяться, улыбаться, прихорашиваться в такой печальный день? Впрочем, наплакаться она еще успеет — когда уйдет Алексей Иванович.

— Вот вы какая! — Алексей Иванович даже привстал с диванчика.

— Какая?

— Красивая очень! Правда-правда! Да я еще вчера, как вас увидел, так сразу и подумал, что такой красивой девушки отродясь не встречал!

Его комплименты значили сегодня гораздо больше, чем он мог себе представить. Отвернувшись к буфету, якобы для того, чтобы достать чашки, а на самом деле — чтобы спрятать счастливую улыбку, она повернула ключик, не выдержала и с кокетливо-шутливым упреком взглянула на «обманщика»:

— И поэтому вы вчера весь вечер разговаривали только с Лией?

Он расхохотался — так весело хлопнул себя по коленям, откинулся на спинку диванчика, замотал своей большой, светлой головой:

— Неужто вы подумали, что она мне понравилась? Да рядом с вами любая покажется Бабой Ягой! А уж эта Лия! Тоже придумали!

Обсуждать Лию, тем более с малознакомым человеком, было нехорошо, нечестно, и Алексею Ивановичу безусловно не следовало так говорить, однако, к своему стыду, она очень обрадовалась, что Лийка ему совсем не понравилась.

— Я пойду поставлю чайник, а вы пока… покурите.

— Может, мы вина лучше выпьем? Вы как, не возражаете? — Не дожидаясь возражений, он подхватил чемоданчик и стал выкладывать на стол… буханку черного хлеба! две плитки шоколада! колечко колбасы! бутылку вина! — Ниночка, вино хорошее, венгерское!

— У вас не чемодан, а скатерть-самобранка! — Колбасы она не ела сто лет, а вина не пила никогда в жизни. — Но у меня, к сожалению, нет рюмок. Если только из чашек?

Алексей Иванович ловко откупорил бутылку перочинным ножиком, разлил вино по чашечкам — по половинке, а у горе-хозяйки никак не получалось порезать колбасу тупым столовым ножом, которым давным-давно уже никто ничего не резал.

— Давайте-ка я?

Нарезав и колбасу, и хлеб, он красиво разложил кусочки на тарелке и весело протянул чашку:

— Выпьем, Ниночка, за нашу скорую победу?

От двух глотков сладкого, приятного на вкус вина к щекам прихлынула кровь и немножко закружилась голова.

— Чего же вы ничего не едите-то? Вы закусывайте, закусывайте! — Алексей Иванович торопливо пододвинул тарелку. Наломал целую плитку шоколада. Заметив осторожно отломанный кусочек хлеба, положил много-много колбасы на хлеб и протянул. Колбаса была сказочно вкусной, пахла, прямо как в детстве.

— А вы, Алексей Иванович?

Улыбнувшись своей необыкновенной ярко-белозубой улыбкой, он кинул в рот малюсенькую корочку хлеба и принялся весело жевать.

— Вы зовите меня Лёней. Ладно? Я так привык. Меня мать так звала.

— Хорошо.

— Ниночка, а вы, чего же, совсем одна здесь в квартире живете?

— Нет, конечно. Просто соседка каждый день работает в ночную. Мы с ней и не видимся почти что. А тетя Поля уехала к сыну. Он сейчас лежит в госпитале, в Смоленске.

— Это родственница ваша?

— Нет… можно сказать, моя бывшая няня.

— А родители-то ваши живы?

Добродушный Алексей Иванович расспрашивал с большим участием и, конечно же, не хотел довести до слез, напомнив о родителях, но ответить на его последний вопрос уже не было сил.

— Вы чего-то опять загрустили? — Придвинувшись вместе со стулом, он бережно взял за руку и попытался заглянуть в глаза. — Чего это с вами? Да вы никак плачете?

— Нет-нет, ничего!

— Ну, мне-то скажите, чего с вами?

— Простите меня, пожалуйста, но я ничего не могу с собой поделать! Все время хочется плакать! Потому что сегодня два года… как умерла моя мама. Простите меня!

Он не дал убежать — еще крепче сжал пальцы, притянул к себе.

— Это вы меня, дурака, простите, что я вас спросил. — Серые, с искорками, глаза были близко-близко. И было в них столько сострадания и теплоты, что руки как-то сами собой обняли его за шею. Такого доброго, большого, сильного.

— Если б вы знали… как невыносимо… как тяжело!

— Ниночка, Ниночка, не плачьте… не плачь… бедная ты моя… красивая моя…

3

Опять мела метель, и, выбежав из дверей Почтамта, она сразу увидела, как в вихре снежинок, стряхивая кожаной перчаткой снег с погон, прохаживается по тротуару статный военный с чемоданчиком в руке. Заметил — просиял, милый, и кинулся вверх по ступенькам:

— Ниночка! — Стал целовать, никого не стесняясь. — Ненаглядная моя!

— Ленечка, неудобно. Кругом люди.

— Имею полное право! Ты же моя жена! — Ленечка все-таки отстранился, но еще долго-долго смотрел в глаза, потом снова настойчиво обнял за плечи. — Нин, давай в ресторан пойдем, отметим нашу свадьбу?

— Ты прости, пожалуйста, но я не одета. Пойдем домой, хорошо?

— Есть, товарищ командир! — Конечно же, он сразу согласился, лукаво подмигнул, а она, кажется, густо покраснела.