Пятое время года

Однако и Леня был неправ. Что бы ни случилось, грабить нельзя! Если все люди начнут оправдывать свои пороки несчастьем, что же тогда будет? Мир перевернется! Ведь сейчас трагедии – кругом. За примерами далеко ходить не нужно. Когда-то в этом прекрасном доме жила маленькая счастливая девочка, вместе с мамой и папой, играла в куклы, а теперь здесь хозяйничают чужие люди. Натащили страшных ящиков, чемоданов, сервизов. Переселили пожилую, ни в чем не повинную женщину в подвал. Тем не менее фрау Анна не озлобилась. Напротив, ласково улыбается. Леня сказал «барахло». Для него, конечно, так и есть, но для тех голодных и обездоленных немцев, у которых он купил эти прекрасные старинные вещи, они отнюдь не барахло. Для них эти вещи бесценны. Потому что прожили вместе с ними долгие-долгие годы и хранят память о тех, кого уже нет…

На кукольной шляпке – грустная пыль, а если наклонить красавицу куклу, синие глазки закрываются. У одной маленькой девочки тоже была когда-то необыкновенная кукла – Мари. С фарфоровым личиком. Старинная, в коричневом платье с кружевным воротником. Дедушка привез ее бабушке из Парижа. Куклу строго-настрого велено было беречь, поэтому соседским девочкам, приходившим в гости, разрешалось взглянуть на недотрогу Мари лишь издалека. Где теперь Мари?

Что там Мари! Оставшись с мамой вдвоем, совсем без денег, они точно так же, как эти голодные немцы, продавали все, что у них было. Картины, безусловно, не полотна великих мастеров, но хорошие картины, подлинники, в красивых рамах, подаренные бабушке на свадьбу ее родителями, Теодором Францевичем и Варварой Михайловной, еще в прошлом веке. Корниловский и любимый бабушкин майсеновский фарфор. Папины книги с золотым обрезом, в кожаных, с тиснением переплетах и прекрасную коллекцию марок, которую он собирал с детства. Почерневшее и порядочно потертое в гостеприимном московском доме столовое серебро от «Сазикова». Приходили чужие, равнодушные люди, все рассматривали, выбирали, приценивались. Мама не умела торговаться и после ухода покупателей часто плакала и называла их грабителями. Встречались и порядочные люди, но почему-то непорядочных было больше.

А как-то зимой, еще до войны, мама послала ее к своей давней знакомой на Арбат, в Староконюшенный переулок. Был страшный гололед, и в стоптанных ботинках она ползла еле-еле, боясь поскользнуться и разбить хрупкую статуэтку. Поднималась по темной лестнице на четвертый этаж, нащупывая ногой ступеньки. Недовольная тетенька с папильотками на голове, которая только что уселась обедать, вытерев губы рукой и запахнув поплотнее на груди атласный халат с павлинами, торопливо развернула папиросную бумагу, увидела скачущего на коне Наполеона, и глаза у нее засверкали. Однако, быстро спохватившись, мамина хорошая знакомая безразлично пожала плечами: ничего особенного! Надолго ушла куда-то в глубину своей необъятной квартиры, где необыкновенно вкусно пахло пирогами, и, вернувшись, протянула пятьдесят рублей: «Передай Зине, мне эта дребедень абсолютно ни к чему. Ну уж, так и быть. Жалко вас».

Мама плакала, ругала дурочку дочь, которой никогда ничего нельзя поручить, кричала: «Нина, до чего же ты все-таки бестолковая! Какая-то недотепа! Как ты могла отдать дорогую вещь за такие ничтожные деньги? Ведь у нас больше ничего не осталось!»

И обиженная «дурочка дочь», захлебываясь от слез, прокричала в ответ очень жестокие слова, которые не могла простить себе до сих пор: «Если у нас ничего не осталось, тогда зачем ты опять заказала новое концертное платье? Все равно никто не приглашает тебя выступать!»

Теперь она была старше и умнее. Сдула пыль с кукольной шляпки и побежала просить у Ленечки прощения.

5

Дорожки в саду, сколько ни метет их длинный веник фрау Анны, сплошь усеяны бело-розовыми лепестками, которые теряют фруктовые деревья, а лиловые рыхлые кисти персидской сирени уже подбираются к открытому окну спальни, и весь дом напоен сладким, томным ароматом, настраивающим на негу и лень. Так оно и есть. «Фрау Нина» просыпается поздно, не спеша приводит себя в порядок, бродит по дому, по саду. Праздность больше не тяготит. Такой образ жизни идет ей на пользу: она очень похорошела. Зарумянилась, загорела на солнышке. Волосы от жидкого мыла приобрели блеск, руки от крема сделались мягкими, движения от покоя, тишины и полного бездельничанья – плавными и грациозными. Удивительные перемены замечают все, но главное – любимый муж.

– Ну ты даешь, Ниночка, бесподобно! – повторяет Леня, с восхищением поглядывая поверх газеты, когда его жена (в том самом черном пеньюаре, в котором он собирался везти ее в гости к Иващенко) сидит перед зеркалом нога на ногу и медленно, с кокетством, расчесывает на ночь волосы.