Пятое время года

Выросшая в центре Москвы, она и не подозревала раньше, как замечательно жить за городом. Только здесь, на окраине Берлина, впервые удалось по-настоящему оценить красоту деревьев, кустарников, цветов. А как приятно выйти утром в сад, покрытый капельками росы, порадоваться распустившимся цветам, еще вчера спрятанным в невзрачные бутоны, вдохнуть аромат свежескошенной на лужайке травы! В детстве родители как-то снимали дачу под Москвой, но запомнились лишь огромные сосны, песчаный берег реки и мелкие, едко пахнущие ромашки вдоль дороги.

– И все-таки ты не прав.

– Прав-прав! А захочешь в земле покопаться, я тебя к матери свезу. Там у нее такой огород, что обкопаешься!

– Ты пишешь маме? Если тебе очень некогда, я могу написать.

– Чего писать-то? Она ж неграмотная, читать не умеет.

– По-моему, Ленечка, так нехорошо. Нельзя быть таким бессердечным. Ведь ты единственный сын. Твои письма Катерине Алексеевне могут прочесть соседи. Не в лесу же она живет!

– Да не волнуйся ты. Мать в курсе, что я жив-здоров. Что женился. Что жена у меня ух какая молодая и красивая! – Непрошибаемый Леня весело подмигнул и подлил себе еще водки. Заключительные полрюмки. – Две посылки матери отправил. Вернемся домой, съездим. Съездим ведь?

– Непременно съездим.

Сейчас самое время было бы напомнить сытому и благодушно настроенному Ленечке, что он обещал пойти в кино. Однако, судя по тому, как он только что зевнул, мероприятие не состоится, – Леня выпьет кисель и, прихватив газету, отправится наверх почитать, вернее, поспать.

– Нинк, посмотри-ка! К нам вроде кто-то идет. Никак Балашов?

– Ой, значит, случилось что-то!

В дожде за окном мелькнул высокий силуэт. Совсем нечастый гость, некомпанейский Балашов был еще и закутан в мрачную плащ-палатку.

– Что-нибудь случилось, Владимир Дмитриевич?

– Что вы, что вы, Ниночка! Зачем вы выскочили? Такой ливень. – Стряхнув на ступеньках мокрую плащ-палатку, Балашов тщательно вытер ноги о коврик, притворил за собой стеклянную дверь и смущенно вошел в гостиную. – Здравствуйте, соседи. Моя Галочка родила сегодня.

– Ура! Поздравляем вас! – Как же она обрадовалась! Кинулась обнимать Балашова, однако он лишь смутился от такого бурного выражения чувств.

– Спасибо-спасибо!

– Давайте с нами обедать? Но главное, расскажите, как там Галя?

– Можно, я сначала присяду? – Взволнованный отец присел на краешек дивана, вытер мокрые руки платком и промокнул плохо выбритое, осунувшееся лицо. – Спасибо, Ниночка. Вы, ради бога, только не беспокойтесь. Не нужно ничего. Я не голоден. Переволновался очень. Ночью отвез Галочку в госпиталь, вернулся домой, чувствую, дома мне не будет покоя. Поехал обратно. И дождался. Приехал сюда, снова волнуюсь. Вот и решил зайти к вам, по-соседски, вы уж извините меня.

– Правильно сделал, товарищ полковник! Давай-ка садись к столу, а то как-то не по-русски получается. – Минуту назад совершенно обзевавшийся, Леня взбодрился, поскольку появился отличный повод продолжить застолье. – Нин, рюмку-то достань для гостя, сейчас выпьем за здоровье Галины и младенца!

– А что? Выпью обязательно. – Все еще растерянный, Владимир Дмитриевич подсел к столу и, сам над собой засмеявшись, замотал головой. – Ох, нелегкое это испытание, скажу я вам, стать отцом в сорок два года!

– За здоровье матери и ребенка! – Леня торжественно поднялся, чокнулся со всеми и, по-видимому, вспомнив наставления жены, закусил водку кнедликом, а не занюхал по привычке хлебом. – И кто родился? Парень?

– Девочка. – У Балашова от нежности засветились глаза.

– Ну-у-у, чего ж это ты так опозорился-то? – Леня разочарованно откинулся на спинку стула и расхохотался. – Бракодел, Владимир Дмитрич! Бракодел!

Хоть провались под землю! Под укоризненным взглядом он, к счастью, притих, и все же надо было побыстрее загладить неприятное впечатление от его солдатских шуточек.

– Как я мечтаю, что у нас с Алексеем Ивановичем тоже когда-нибудь будет девочка! А как вы назовете дочку? Вы, наверное, уже выбрали какое-нибудь замечательное имя, Владимир Дмитриевич? Вы же филолог, вам и карты в руки.

– Никаких особенно серьезных филологических изысканий я, откровенно говоря, на сей счет не предпринимал. – Шутливо усмехнувшись, Балашов вновь сделался задумчивым и серьезным. – Знаете, Ниночка, когда я весной сорок пятого очнулся в госпитале после ранения, то первая моя мысль была о Гале. Мы не виделись с ней четыре года. Я на фронте, Галочка в эвакуации. Лежал забинтованный, как мумия, и думал о ней. Благодаря Галочке и выжил. Выписался из госпиталя как раз в день победы. Галочка у меня суеверная, не разрешила выбирать имя заранее, а я, друзья мои, подумал так: если у нас с Галочкой родится девочка, назовем-ка мы ее Викторией, что означает «победа». Если мальчик, то пусть будет Виктор – «победитель». Вам нравится моя идея, Ниночка?

– Прекрасно, Владимир Дмитриевич! Замечательно!

– Да, это ты здорово придумал… Бесподобно! Выпьем, товарищ полковник, за твою Викторию и за нашу победу! – Леня, вероятно, уже сообразил, какую сморозил глупость, и теперь улыбался радостнее счастливого отца.