Пятый свидетель

— Ваша честь, полагаю, если свидетелю будет позволено на него ответить, станет ясно, что доктор Гутьерес не является экспертом по головным травмам и образцам орудий преступления.

Перри подумал, потом кивнул:

— Свидетель, отвечайте.

Я снова сосредоточился на Гутьересе.

— Доктор, вы можете отвечать на вопрос. Почему вас называют «доктором Брюхо»?

— Потому что, как вы сказали, я являюсь специалистом по определению заболеваний желудочно-кишечного тракта — брюшины, отсюда и прозвище.

— Благодарю вас, доктор. А теперь можете ли вы нам сказать, сколько раз вы выступали экспертом по соответствию характера орудия преступления рисунку ран на голове жертвы?

— Это мой первый раз.

Я кивнул, подчеркивая важность ответа.

— Значит, вы в некотором роде новичок в деле об убийстве молотком?

— Верно, но я провел сравнение тщательно и усердно. Мои выводы нельзя назвать неправильными.

Надо сыграть на его самомнении: я врач, я не ошибаюсь.

— Вам прежде доводилось ошибаться, давая показания в суде?

— Каждый может ошибиться. Конечно, и я ошибался.

— Как насчет дела Стоунриджа?

Фриман, как я и ожидал, тут же запротестовала и попросила о совещании возле судейской скамьи; судья жестом подозвал нас к себе. Было очевидно, что дальше пойти мне не позволят, но я уже довел свою информацию до сведения жюри. Теперь присяжные знали, что когда-то в прошлом Гутьерес, давая показания, допустил ошибку, а это было все, что мне нужно.

— Судья, мы оба понимаем, к чему клонит советник. Это не только не имеет отношения к делу. Следствие по делу Стоунриджа еще продолжается, и никаких официальных выводов не сделано. Какое…

— Я снимаю свой вопрос. — Она посмотрела на меня взглядом, исполненным испепеляющей ненависти. — Никаких проблем. У меня есть другие вопросы.

— Ах так, раз присяжные услышали вопрос, вам уже не важно, каков был бы ответ. Судья, я требую, чтобы вы сделали ему внушение, потому что то, что он делает, недопустимо.

— Об этом я позабочусь. Возвращайтесь на место. А вы, мистер Холлер, следите за собой.

— Благодарю вас, ваша честь.

Судья велел присяжным не обращать внимания на мой последний вопрос и напомнил, что будет несправедливо с их стороны во время окончательного обсуждения учитывать что бы то ни было находящееся за пределами улик и свидетельских показаний. После этого он велел мне продолжать, и я сменил направление допроса.

— Доктор, давайте сосредоточимся на роковой ране и рассмотрим ее немного подробней. Вы назвали ее вогнутым изломом, верно?

— Вообще-то я назвал ее вогнутым церебральным изломом.

Я обожал, когда свидетель-профессионал поправлял меня.

— Хорошо. Итак, вдавленная рана, или вмятина, образовалась в результате травматического удара. Вы измерили ее?

— Измерил? В каком смысле?

— Ну, например, какова ее глубина? Вы измерили ее глубину?

— Да, измерил. Можно мне посмотреть в свои записи?

— Разумеется, доктор.

Гутьерес пролистал свою копию протокола вскрытия.

— Да, мы квалифицировали смертельную рану как «один А». И еще я сделал замеры, касающиеся рисунка раны. Изложить?

— Это как раз мой следующий вопрос. Сделайте одолжение, доктор, расскажите, как вы производили эти замеры.

Гутьерес, продолжая смотреть в протокол, стал объяснять:

— Замеры производились в четырех точках окружности, ограничивающей контур раны. Если использовать аналогию с циферблатом, то это точки на три, шесть, девять и двенадцать часов. Двенадцать — это точка, где на бойке молотка расположена зазубрина.

— И что показали эти измерения?

— Отклонение между цифрами по четырем точкам замера оказалось незначительным. В среднем глубина везде составляла не более семи десятых сантиметра, то есть четверти дюйма.

Он поднял голову от бумаг. Я записывал цифры, хотя уже знал их, ознакомившись с протоколом вскрытия. Взглянув на ложу присяжных, я заметил, что некоторые из них тоже писали в своих блокнотах. Хороший знак.

— Итак, доктор, я обратил внимание, что эта часть вашей работы не вызвала вопросов у мисс Фриман при прямом допросе. Исходя из этих замеров, что вы можете сказать об угле, под которым были нанесены удары?

Гутьерес пожал плечами, украдкой взглянул на Фриман и получил предупреждение: будьте осторожны.

— Из этих цифр практически нельзя сделать никаких выводов.

— В самом деле? Разве тот факт, что вогнутость в кости — вмятина, как вы ее назвали, — оставленная молотком, почти одинакова во всех точках измерения, не свидетельствует о том, что молоток ровно и плоско опустился на самую макушку головы жертвы?

Гутьерес снова заглянул в свои бумаги. Он был человеком науки. Я задал ему вопрос, основанный на научных данных, а он не знал, как на него ответить. Однако он хорошо понимал, что ступил на минное поле. Не зная почему, он отчетливо чувствовал, что прокурор, сидевшая в пятнадцати футах от него, нервничала.

— Доктор? Хотите, чтобы я повторил вопрос?

— Нет, в этом нет необходимости. Вы должны понимать, что в науке десятая доля сантиметра может означать большую разницу.

— Сэр, вы хотите сказать, что молоток опустился на голову мистера Бондуранта не плашмя?