Пикник на обочине

Новички мои, конечно, сразу духом воспрянули. Головами вертят, страху в них почти не осталось, одно любопытство да радость, что все благополучно обошлось. Болтать было принялись: Тендер руками замахал и принялся грозиться, что вот вернется, пообедает и сразу обратно в Зону, дорогу к гаражу провешивать, а Кирилл взял меня за рукав и начал про свое гравитационное поле, про «комариную плешь» то есть, втолковывать. Ну, я их не сразу, правда, но укоротил. Спокойненько так рассказал им, сколько дураков на обратном пути с радости гробанулись. Молчите, говорю, и глядите лучше по сторонам, а то будет с вами как с Линденом-Коротышкой. Подействовало. Даже не спросили, что случилось с Линденом-Коротышкой. И хорошо. В Зоне по знакомой тропке сто раз благополучно пройдешь, а на сто первый гробанешься. Плывем в тишине, а я об одном думаю: как колпачок свинчивать буду. Представляю я себе, как первый глоток сделаю, а перед глазами нет-нет да паутинки и блеснут.

Короче говоря, выбрались мы из Зоны, загнали нас с «галошей» вместе в «вошебойку», в санитарный ангар то есть. Мыли нас там в трех кипятках и трех щелоках, облучали какой-то сволочью, обсыпали чем-то и снова мыли, потом высушили и сказали: валяйте, ребята, свободны. Тендер с Кириллом «пустышку» поволокли — народу набежало смотреть, не протолкнешься, и ведь что характерно: все только смотрят, а взяться и помочь усталым людям тащить — ни одного смелого не нашлось. Ладно, меня это все не касается. Меня теперь ничего не касается. Стянул я с себя спецкостюм, бросил его прямо на пол — холуи-сержанты подберут, — а сам по шел прямо в душевую, потому что мокрый я был весь с головы до ног. Заперся в кабинке, вытащил флягу, отвинтил колпачок и присосался к ней, как клоп. Сижу на лавочке, в коленках пусто, в голове пусто, в душе пусто, знай себе глотаю крепкое, как воду. Живой. Отпустила Зона. Отпустила, сука. Стерва родимая. Подлая. Живой. Ни хрена новичкам этого не понять. Никому, кроме сталкера, этого не понять. И текут у меня по щекам слезы — то ли от крепкого, то ли не знаю от чего. Высосал флягу досуха, сам мокрый, фляга сухая. Одного последнего глотка, конечно, не хватило. Ну ладно, это поправимо. Закурил сигарету, сижу. Чувствую — отходить начал. Премиальные в голову пришли. Это у нас в институте поставлено отчетливо. Прямо хоть сейчас иди и получай конвертик. А может, и сюда принесут, прямо в душевую.

Стал я потихоньку раздеваться. Снял часы, смотрю — а в Зоне-то мы пробыли пять часов с минутами, господа мои. Пять часов. Меня аж передернуло. Да, господа мои, в Зоне времени нет. Пять часов. А если разобраться, что такое для сталкера пять часов? Плюнуть и растереть. А двенадцать часов не хочешь? А двое суток не хочешь, когда за ночь не успел, целый день в Зоне лежишь рылом в землю и уже не молишься даже, а вроде бы бредишь и сам не знаешь, живой ты или мертвый, а во вторую ночь дело сделал, с хабаром к кордону подобрался, а там патрули-пулеметчики, и снова рылом в землю — молиться до темноты, а хабар рядом лежит, и ты даже не знаешь, то ли он просто лежит, то ли он тихонько убивает. Или как Мослатый Исхак застрял на рассвете на открытом месте, сбился с дороги и застрял между двумя канавами — ни вправо, ни влево. Два часа по нему стреляли, попасть не могли, два часа он мертвым притворялся, а потом не выдержал все-таки, встал во весь рост и пошел прямо на пулемет. Царство ему небесное, хороший был мужик, такие долго не живут, мы с Барбриджем в ста шагах от него за камушком лежали, он нас выручил. Не заметили нас. Шлепнули его и ушли.

Ладно, отер я слезы и включил воду. Долго мылся. Горячей мыл ся, холодной мылся, снова горячей. Мыла целый кусок извел. Потом надоело. Выключил душ и слышу: барабанят в дверь, и Кирилл весело орет:

— Эй, сталкер, вылезай! Зелененькими пахнет! Зелененькими — это хорошо. Открыл я дверь, стоит Кирилл, голый, веселый, и конверт мне протягивает.

— Держи, — говорит, — от благодарного человечества.

— Кашлял я на твое человечество. Сколько здесь?

— В виде исключения и за геройское поведение в опасных обстоятельствах — два оклада.

Да. Так жить можно. Если бы мне здесь за каждую «пустышку» по два оклада платили, я бы давно Эрнеста подальше послал.

— Ну как, доволен? — спрашивает Кирилл, а сам сияет — рот до ушей.

— Я-то доволен, — говорю. — А ты-то как?

Он ничего не сказал. Обхватил меня за шею, прижал к потной своей груди, притиснул, оттолкнул и скрылся в соседнюю кабинку.

— Эй! — кричу ему вслед. — А Тендер что? Подштанники, небось, меняет?

— Что ты! — говорит. — Тендера там корреспонденты окружили, ты бы на него посмотрел, какой он важный! Как он там компетентно излагает...

— Как, — говорю, ― излагает?

— Компетентно.

— Ладно, — говорю, — сэр. В следующий раз захвачу словарь, сэр. — И тут меня словно током ударило. — Подожди, Кирилл. —  говорю. — Ну-ка выйди сюда.

— Да я уж трусы снял, — говорит.

— Выйди, я не баба.

Ну, он вышел. Взял я его за плечи, повернул спиной. Нет. Показалось. Чистая спина. Струйки пота засохли.

— Чего тебе моя спина далась? — он спрашивает.