Пионерская правда

Он сразу словно стал в десять раз сильнее и бдительнее – особенно теперь, почувствовав себя единственным героем, последним из могикан[26] в этой резко навалившейся тьме, в которой пока не мог различить глазами, где конкретно в данную минуту находится Мать, но всё же ощущая фибрами Её присутствие. Успев уловить, или даже с запозданием вспомнив направление акустического источника, произнёсшего Её голосом последнее «Вот!», он, так и не найдя свой правый тапок, балансировал теперь в потёмках на одной левой ноге, поставив правую голую ступню на тёплый тряпичный верх левого тапка. И так, вприпрыжку на одной ступне, с ладонью, ровно и напряжённо приложенной к правому виску и салютовавшей по-военному одной его пустой голове, он стал, как локатор, поворачиваться в искомом направлении, стараясь сам оставаться ровно в том квадрате, где нашёл тогда свой железный гвардейский приз, местонахождение которого уже целую вечность назад было подсказано ему Отцом, и откуда он только что произнёс своё Страшное Заклинание.

Но Она, вдруг шумно оживившись, шелестя во тьме своими платьями, прошлась из стороны в сторону, на великосветский манер и издеваясь над всё время вертевшимся убогим одноногим Локатором СССР, всё искавшим движущийся по детской комнате вражеский объект в Её лице, и в спесивом, язвительном высокомерии провозгласила свой приговор:

– Но-о, друг мо

-ой… Увы!.. Маши-ина, на которой вы будете е-ехать, выйдет из строя! – замолчала. А потом с ещё большей уверенностью в сказанном отчеканила:

– Да! Всё! Теперь я знаю: будет поломка. Несерьёзная. Но вы не сможете ехать дальше. Причём ты будешь именно тем, кто постарается сделать всё, чтобы это исправить, и чтобы вы смогли добраться до фронта. Да. И ты, ты примешь важное решение. Ты сделаешь всё до последнего, чтобы вернуть ситуацию в нужное русло! – Она немного помялась, но сразу резко повернулась к нему. – Пострелять он захотел! – в голосе Матери отчётливо улавливалось неприкрытое раздражённое, грубое презрение.

– В себя сразу стреляй! – мужественно произнесла Она во тьме в адрес сына то, что заставило его сперва боязливо насторожиться, но потом, бодрясь, всё-таки собраться и не потерять ни своего одноногого равновесия, ни смелости перед объявленной героической перспективой.

Но Мать, почуяв, что Её оболтуса не покидает боевой задор, не пожелала упускать инициативу. Она секунду помешкала, борясь сама с собой и с царившим вокруг беспросветным мраком, словно покачивая на чашах весов Вечности и Справедливости теми возможностями, которые сулило Грядущее Её стране, Её сыну и Ей самой, и медленно, с вдумчивой расстановкой, уверенно ставя ударение на нужном слоге, чётко акцентируя внимание сына на каждом произнесённом слове, продолжила:

– Всё! Вы вернётесь обратно. Ха! Под их флагом и со своими же сверстниками за их поганые кошельки мы тебе воевать не дадим! О чём бы эти «свои» ни думали, когда в таких вот, как ты, стрелять будут. Или чем бы, каким местом они бы ни думали!

И по интонации, с которой Мать всё это проговорила сыну, знавшему возможные повороты Её настроения и связанные с такими поворотами глобальные риски, и в темноте детской явственно чувствовалось, что на Её лице в эту минуту застыла мертвенно-презрительная, полная ненависти к любой войне гримаса, наводившая при неловком попадании Ей под руку неконтролируемый ужас не только на него одного, но при необходимости – и на весь белый свет!

– И в своих ты тоже стрелять не будешь! Ни в русских, ни в украинцев, ни в других – ни в кого из наших, советских! А другие пусть делают, что хотят! Нам – на-пле-вать! И на американцев их плевать – тех американцев, которые воюют, и на американцев кровавые дела, так же, как и на их кровавые дела, – плевать! Причём плевать далеко и свысока – с колокольни Ивана Великого! С самого Останкино! Хоть на них самих и не плевать. Но всё равно! Но не ты! На тебя нам – ни мне, ни Отцу твоему – не плевать в первую очередь! Извиняй, если чем не угодили, стрелок ты наш, но ты нам дороже. И богатеть ты под их флагом тоже не будешь! Хоть и мог бы, глядя на тебя. Но мы с Отцом тебе этого сделать не дадим.

– Почему? – попробовал цепко вызнать он.