Пионерская правда

– А можно и дальше, не хочешь? – провокационно интриговал Отец своим низким баритоном. Увлекательные есть и примечательные маршруты. Разные, – с напускным официозом, но с каким-то скрытым сарказмом, проинформировал Отец.

– Да куда ещё?! – потерялся сын.

Но Отец уже успел затащить его в чуть было не закрывшуюся у них перед лицом лифтовую кабину, двери которой Он вовремя поймал ногой и раздвинул обратно. Когда они ехали вниз, Отец, словно невзначай державший теперь в руках сложенный продольно копеечный номер детской газеты, – добавил как-то таинственно:

– Хотя куда конкретно, вниз или наверх, – это будет зависеть от.

– От чего?! Зави-исеть от чего-то ещё

-ё… – не знал, что думать, Денис и насупился. Но, догадываясь, что Отец сейчас вовлекает его в какую-то значительную тайну, хоть всё ещё немного побаиваясь встреченной в Нём строгости и Его тайного плана, который Тот так и не раскрывал до конца в своей вечной манере сюрпризника, сын с плохо скрываемой надеждой, немного нагловато и любопытно, но с должным уважением, заглянул к Нему прямо наверх.

– Вопросы потом будешь задавать! – среагировал Тот.

– Когда?!

– Когда доедем! И когда «Пионерскую правду» мне привезёшь обратно! Прочитав предварительно…

– Куда?

– В газете написано. – Отец лихо хлопнул бумажным выпуском по своей второй открытой ладони.

– Дай почитаю! – борзо потребовал сын чтиво.

– Ты пионер? – осадил его Отец.

– Нет. Пока только уже октябрёнок. Но скоро стану!

– Тогда тебе нельзя!

– Почему?! Я умею читать!

– Какое число сегодня?

Сын призадумался, а потом зычно выпалил:

– Девятнадцатое, пятница!

– Вот! Зна-аешь, смотри-ка! – ухмыльнулся Отец. – А месяц, знаешь, какой? И год?

– Знаю! – воспрял излишне гордый своими знаниями.

– Хорошо, что знаешь. Тогда молчи, как вспомнишь.

Сын было вякнул что-то про месяц, но Отец перебил:

– Молчи, говорю! Потом узнаем. И про месяц, и про число, и какого года, и что за газета. И сколько стоит.

– Что-о сто-о

ит? – насупился октябрёнок.

Но в этот момент двери лифта уже открылись. Они вышли и спустились по короткой широкой лестнице просторного холла подъезда.

Отец быстрым шагом пошёл к выходу, мыслями уже явно находясь где-то в своих вопросах, должных быть решёнными Им за предстоящий остаток дня. Вдруг Он приостановился и, посмотрев на сына долгим оценивающим взглядом, произнёс нечто необычное, никогда ранее не слышанное Дениской, причём так, словно Ему было, если не всё, то многое ведомо наперёд, что пугало уже само по себе, хоть и было сказано в спокойном тоне. Но именно это гробовое спокойствие в тембре и интонации Отцовского голоса, чётко и доходчиво проговариваемые Им слова наводили сына на самые страшные подозрения в отношении своей собственной скромной октябрятской персоны:

– Ничего, – молвил Отец, – и что узнаем, и кто. И кто тут чего стоит. Всё узнаем! Если сам, конечно, вспомнишь. – А потом, словно вдруг избавляя сына от постоянного ожидания свойственной Ему излишней резкости и от навязчивых гнетущих мыслей о возможной скрытой подоплёке какого-то Его неведомого замысла, добавил чуть помягче:

– Нормально. Сам поднимешься.

Затем Он развернулся, махнул рукой вверх – уже назад, за себя – остающемуся ждать в подъезде щенку, и ушёл решительным шагом в своём важном чёрном костюме по своим важным, совсем не обязательно чёрным, делам.

А сын, прежде чем пойти к лифту, ещё долго одиноко стоял в фойе их большого многоквартирного дома в своих самых разных мыслях об Отце. Глядя в окно на двор, совершенно не замечая изредка проползавшие мимо за спиной соседские тени и время от времени безотчётно и глубокомысленно почёсывая свою русую макушку, он непрестанно задавал себе один и тот же вопрос: Кто же Он?

И только по прошествии многих-многих долгих и так быстро пронёсшихся лет, выйдя из своего вечного состояния сонного детства, Денис однажды понял своей головой, и то, вероятно, не до конца, – да и невозможно ни одной нормальной голове понять до конца, – насколько важен был всегда этот Человек в его жизни и для его жизни, и что никто из встречавшихся в его судьбе людей не смог бы никогда и ни за что, самоотверженно и тщательно скрывая свою неизменную самоотверженность, как это умел делать Он один, так помочь ему во всём, и что никто и никогда не сумел бы так тонко втайне управлять всеми его действиями и помыслами, близко ли, издалека ли, открыто либо затаённо, но неотступно следя с самого рождения своего сына и вплоть до собственной смерти за всеми его провалами и успехами, бедами и радостями, никогда не подбадривая и не суля свою помощь навязчиво, но всегда давая надежду найти в самом себе новые возможности жить и открывая ему новые горизонты каким-нибудь вроде бы незначительным, на первый взгляд, крошечным логическим поворотом мыслей о себе, о семье, о нашей стране и о других далёких царствах-государствах, о планете Земля, третьей слева в Солнечной системе Млечного Пути, и о Вселенной, внимательно стерегущей каждый наш шаг.