— Выследил я его… Ушёл на болото, за клюквой.
Дед истово перекрестился.
— Данила, — сказал он тихо, — возьми его…
— Кого? — так же тихо спросил Данила.
— Нож! — вскрикнул дед, морщась.
Данила стучал зубами.
— Он… не один пошёл…
— С кем?
— С Федькой. Выдаст Федька.
Дед вздрогнул.
— Обоих! Ну, ступай же! Чего стоишь, собачий сын?! Стой! Я с тобой пойду!..
…Усталые мальчики возвращались домой. Федя всю дорогу тараторил о всякой всячине. Павел шёл задумавшись, отвечал рассеянно.
— Паш, а кто быстрей: волк или заяц?
— Волк, наверно.
В берёзовых зарослях, где разветвлялась тропинка, увидели вдруг деда Серёгу и Данилу. Павел задержал шаг.
— Паш… Данилка драться не полезет? — тревожно спросил Федя.
— Побоится небось при деде… — Павел всматривался вперёд. — А ты иди сзади, отстань шагов на десять.
Он медленно приближался к старику.
— Набрали ягод, внучек? — голос деда сипловатый, ласковый.
— Ага!
— Ну-ка, покажь… Хватит на деда дуться-то…
Павел обрадованно заулыбался, снял с плеча мешок.
— Да ведь я не дуюсь, дедуня. Смотри, какая клюква. Крупная!
Он открыл мешок, поднял на деда глаза и отшатнулся: серое лицо старика было искажено ненавистью.
— Дедуня… пусти руку… больно…
Тут мальчик увидел блеснувший перед глазами нож, рванулся, закричал:
— Федя, братка, беги! Беги, братка!
Поразительно, что этот мальчик в самую страшную минуту своей жизни, за несколько секунд до смерти, подумал не о себе.
Федя побежал. Данила тремя прыжками догнал его…
На третий день искать братьев пошла в лес вся деревня.
Шли цепью, шумя кустами и ветками, тревожно перекликаясь.
Тихо и пусто в жёлтом, осеннем лесу.
Где-то завыла охотничья собака. Задыхаясь, все бежали на этот страшный, протяжный вой, раздвигая кусты. Вот…
Мешок, рассыпанные ягоды. И кровь на жёлтых листьях.
Павел лежал на них, разбросив руки. В отдалении, зарывшись лицом в валежник, лежал маленький Федя.
В суровом молчании несли люди в Герасимовку тела убитых. И только одна девочка в красном галстуке плакала навзрыд и кричала:
— Это Данилка!.. Он всегда Паше проходу не давал!..
Пошли с обыском в избу деда Сереги, нашли под крыльцом нож и Данилкину рубашку в крови.
— Не я это!.. — заикаясь, завопил Данила. — Дед Серёга и Арсений Игнатьевич научили… Арсений Игнатьевич деньги обещал дать…
Пр ивели бледного Кулуканова. Одёргивая дрожащими руками поддёвку и презрительно глядя на деда и Данилу, Кулуканов проговорил в тишине:
— Не так сработали… Нужно было бы в болото под колоду…
Тогда бы ворону костей не сыскать!
…Целую неделю шёл снег, заметая лес и деревню.
Ветер стучал калиткой, шипел в трубе. Татьяна не слышала его.
Металась в постели, и губы шептали в бреду:
— Дети… Паша… Федя…
У постели по очереди дежурили соседки, ухаживали за Романом.
В избе было тепло, пахло лекарством.
Наконец Татьяна открыла глаза. Над ней кто-то заботливо склонялся, укутывая одеялом. Она приподняла голову, спросила:
— Какой месяц?
— Декабрь.
Она помолчала.
— А что… сделали тем?.. Убийцам?..
— Их больше нет, Таня…
Татьяна встала, прошла по избе. Роман спал, посапывая.
Она подошла к окну, за которым голубел в сумерках снег. Наискось от окна стоит высокий дом с резными воротами. Там жил Кулуканов.
Татьяна всматривалась затуманенными глазами в красную вывеску над воротами, разбирала по слогам:
«Правление колхоза имени Павлика Морозова».
Глаза заволокло темнотой, не вскрикнув, она тяжело упала на пол.
В январе ей стало лучше. И однажды в яркий морозный день к ней пришли школьники. Они входили в избу, окружённые холодом и паром, тихие и торжественные.
Среди них стояла учительница, молоденькая, ласковая, взволнованная.
Один из мальчиков приблизился к матери и, глотнув воздуха, тихо проговорил:
— Тётя Таня… Мы… мы… это самое…
Больше он ничего не мог сказать…
Потом заговорила Зоя Александровна. Торопясь и сбиваясь, учительница рассказала о том, что дорогое имя пионера Павлика Морозова стало известно всей стране и что Советское правительство постановило соорудить ему памятник в Москве. И она, мать, не осталась забытой в своём горе, правительство назначило ей пожизненную персональную пенсию. А комсомольцы Крыма предлагают ей поселиться в солнечном Крыму, чтобы поправить своё здоровье.
Мать не слышала её слов. Она смотрела в озабоченные и родные лица всех этих умолкнувших ребят, и ей вдруг захотелось прижать их всех к своему сердцу.
Учительница, всё больше волнуясь, говорила о гордости за Герасимовку, в которой вырос такой отважный мальчик, о том, что миллионы советских ребят всегда будут стремиться быть такими же честными и преданными сынами Родины.
Мать машинально повторила это слово:
— Сынами…
Она горячо задышала, сделала к ним шаг, протягивая дрожащие руки:
— Ребятишки… Родные мои… Сыны мои…
Юному герою, мужественному борцу за колхозную деревню Павлику Морозову поставлены памятники в Москве, на Красной Пресне, где был создан один из первых пионерских отрядов страны; в родном селе Герасимовке, вблизи Донской школы; в Труковском районе Ставропольского края.
Имя отважного пионера занесено в Книгу почёта Всесоюзной пионерской организации им. В. И. Ленина.