Пёсья матерь

Мадемуазель Саломея обиделась и встала из-за стола, даже не перекрестившись и не сняв с шеи полотенце. Когда она обижалась, всегда ходила плакаться своему попугаю. И вот пошла она в комнату, а попугая и след простыл. Тут на нее практически снизошло откровение, и она все поняла. Она вернулась в столовую как пришибленная, полотенце повисло у нее на шее, да вы каннибалы! К счастью, другие уже доели попугая, а Марина умяла и остатки теткиной порции.

Саломея ругалась на чем свет стоит, сестра молча слушала ее, склонив голову, да она, в общем-то, и не могла ничего сказать, потому еще не успела дожевать последний кусочек от бедра попугая. Многострадальная Саломея облила ее грязью с головы до ног. Что та не уважает свадебные подарки, что приготовила на ужин любовь своей младшей сестры, и другие обидные вещи. Но когда она перешла на личности и обозвала ее Медеей и антропофагом, тетушка Андриана не выдержала.

– А теперь послушай меня, дорогуша, – начала она. – Ты думаешь, у меня у самой сердце не болит, что я придушила невинную птичку? А она меня еще и клюнула! Что мне было делать? У меня дети с голода умирают!

– Одного ты ребенка родила, да и того с горем пополам! – язвительно бросила ей Саломея, второго, судя по всему, зачать она не могла, этот слух пустил по округе отец Динос.

И тут Андриану уже было не удержать.

– Трое у меня детей! Ни на что не годная дочь, разве что прокламации раздавать, бесполезный брат, которого я отправляю в деревни за пшеном, а он таскает шины для железки, которая даже не ездит…

– Позволь, – прервал ее обиженный Тасос. – Я с удовольствием пойду и украду − было бы что красть! Но чтобы я, мужчина, в свои тридцать два года как баба колосья собирал – не дождешься!

А Андриана неистово продолжала:

– А третий ребенок, любезная мадам, это ты! Моя бесполезная сестра. У которой даже и мысли не закрадется принести что-нибудь из еды с налетов на склады! Только пудра Tokalon! И помада чтобы малевать свой рот, похожий на дырку у курицы в заднице! И единственное, почему мы еще помним, как эта дырка выглядит, так это потому, что каждый день твою пасть лицезрим! Эгоистка! Англофилка проклятая!

Она имела некоторые основания выражаться так нелицеприятно. В то время народ совершал набеги, мы называли их рейдами, на пекарни, склады, и даже чувство собственного достоинства не могло нас удержать, стоило только узнать, что где-то спрятана еда. Даже тетушка Андриана, такая достойная до войны и во время оккупации Албании дама, теперь и та пустилась во все тяжкие и не пропускала ни одного рейда. В последний раз она потащила за собой и мадемуазель Саломею на высоких каблучищах, с тюрбаном на голове, но без макияжа. Во время погрома они потеряли друг друга. Но потом все вернулись домой: тетушка Андриана с двумя буханками хлеба, Марина принесла полмешка изюма, Тасос набил карманы фетой и еще притащил карбюратор. А вот возвращается и мадемуазель Саломея, как победительница, ну, точно жена Бонапарта, с помадой, тональным кремом и пудрой, еще и зарубежных марок. На сломанном каблуке.

Она бы скорее умерла, чем вышла на улицу ненакрашенной, она считала это неприличным. И как только объявили по радио, что мы сдались немцам, она тут же понеслась со всех ног и смела с прилавков десять помад, пять тональных кремов и окку присыпки, которую используют для детских попок, − это было все, на что у нее хватило денег. И вот так, во всеоружии, она встретила оккупацию. Сколько она продлится, спросила она, пять месяцев? Англичане – истинные джентльмены, они нас быстро освободят. Англофилия ослепила ее, и теперь она осталась без своих косметических припасов, потому и начала воровать. Но только косметику. Потому-то ее так сильно и упрекала сейчас сестра.

Мадемуазель Саломея согласилась с Андрианой, что английский король на встрече с Грецией вел себя не очень-то по-английски. А еще попросила, чтобы ей от попугая отдали хотя бы перья. Она выстирала их со щелоком, повесила на балконе на прищепки каждое перо по отдельности (специально, конечно, чтобы все соседи увидели, как жестоко она была предана своей же семьей), а потом пришила их себе на тюрбан, она носила их и на сцене, когда играла в пьесе «Анжела – дочь священника» семнадцатилетнюю, прости Господи!

В тот день, когда Саломея была вынуждена отведать своего попугая, она поклялась, что в память о нем выставит лгуньей свою сестру, назвавшую ее перед всей семьей бездельницей и англофилкой. В имении Зарифеев, недалеко от первого минного поля Афанасия, она приметила домашний скот. Зарифеи не боялись воров, потому что помогали немцам, так что их скот пасся без присмотра. Но на ночь они все же загоняли его в дом, в нижнюю залу.

Нас, я имею в виду группу Канелло, из-за нашего скромного и достойного вида они даже и не думали в чем-либо подозревать и спокойно разрешали собирать травы у них на усадьбе и не забрасывали камнями.