Пётр и Павел. 1957 год

На веранде было ещё неуютней, чем на улице: ночной холод заползал сквозь оконные щели, по полу из-под двери стелилась промозглая сырость, стёкла запотели, и по ним тонкими струйками сбегали прозрачные капли. Парня била мелкая дрожь, так что зуб на зуб не попадал. Он никак не мог унять её, и тогда Нюра решилась: почти силой она затолкала его в кровать, навалила на него сверху два одеяла, своё пальтишко и солдатскую шинель, юркнула под эту гору и крепко прижалась к нему, пытаясь своим девичьим телом отогреть несчастного парня.

– Ты не отчаивайся, – жарко зашептала она ему в самое ухо, размазывая бегущие по щекам слёзы, – Ты верь… Только верь и увидишь, всё будет очень хорошо!..

Но Павел, как заворожённый, повторял только:

– Зачем мы сюда приехали?.. Зачем ты со мной увязалась?.. Зря всё… Зря… Никто мне помочь не может…

А Нюра вдруг откинулась на спину и, холодея от охватившего её ужаса, прошептала:

– Иди ко мне…

И, счастливая, закрыла глаза.

На другой день Павлика всё-таки уложили в клинику. Аркадий Львович и Майя Семёновна провели какую-то очень сложную комбинацию. Пятерых больных переселили с одного места на другое, и, в конце концов, устроили его в холле на втором этаже, – с гордостью сообщила Нюра, заканчивая свой рассказ. – Ему то ли пять, то ли шесть операций надо сделать. Никто точной цифры назвать не может. Ася говорит: будущее покажет. А я, пока Павлик в клинике, опять по специальности устроилась. Очень деньги нужны: Павлику на витамины и мне на прожитие. Сначала в управлении дороги на работу брать не хотели: прописка-то у меня не местная. Спасибо, добрые люди помогли. Вот теперь и катаюсь я с курорта в столицу и обратно. Не жизнь – красота!..

– А что врачи говорят? – спросил Павел Петрович. – Есть надежда?

Нюра моментально посерьёзнела и ответила со знанием дела:

– Левый глаз практически безнадёжен. А вот с правым, Аркадий Львович говорит, придётся повозиться. Но я почему-то думаю, всё у нас поправится. Я даже почти уверена. Вот увидите.

– Молодец, девочка! – ободрила её Варвара. – У нас тоже никаких надежд не было… Кто мог подумать, что свёкор мой найдётся?.. А ведь нашёлся. Вопреки… Да вопреки всему!.. Никогда надежду терять не следует. Бог всемилостив!..

Прозвенел звонок в дверь.

– Ну, наконец-то! – обрадовалась Людмилка и побежала открывать. – Влада не за посылкой – за смертью посылать надо!..

Но, оказалось, это был вовсе не Влад. Через минуту она вернулась на кухню одна.

– Павел Петрович, вам телеграмма, – и протянула сложенный пополам бланк.

Троицкий быстро пробежал глазами короткий телеграфный текст, вздохнул и сокрушённо покачал головой. От Варвары не ускользнула его реакция.

– Что-то случилось? – с тревогой в голосе спросила она.

– Это телеграмма от дяди Лёши, – сообщил он и, как-то просто, обыденно добавил: – Мать умирает… Вот, смотрите: "Валентине стало плохо подозрение инфаркт приезжай проститься…"

На кухне стало очень тихо. Как всегда бывает в подобных случаях, никто не знал, как реагировать, что говорить… Выражать соболезнование?.. Безсмысленно… Утешать?.. Глупо… Потому и молчали все… Нахмурив брови, стараясь не глядеть на Павла Петровича. А когда эта скорбная тишина стала невыносимой, он заговорил сам:

– Я после Нового года собирался поехать в Краснознаменск… Хотя… Если быть до конца откровенным, боялся и всё с отъездом тянул… Мы с мамой не виделись… – он на минуту задумался, – почти сорок лет… Да, сорок… без малого… А после такой долгой разлуки каково встретиться вновь?.. Страшно… Я ведь своих родителей предал. Единственное оправдание – молокосос был… Дурак… Соображалка у многих пацанов в пятнадцать лет не шибко работает. Отец у меня священник… был, свой собственный приход имел. И меня родители в страхе Божием пытались воспитать. Одно время я даже в на клиросе пел. Но все их старания зряшными оказались. Младший брат Пётр, так тот на службу в храм, как на праздник, шёл… А я – на муку. Во время литургии не молился, всё об одном думал: скорее бы конец. Вот Евангелие прочитали, вот и до "Символа веры" добрались, а вот и "Отче Наш…" Наконец-то!.. Значит, ещё чуть-чуть и – свобода!.. А чтение канонов перед причастием?!.. А безконечные посты?!.. Я всё это наказанием полагал, хотя ни отцу, ни матери, ни даже на исповеди ни разу в этом грехе не признался – всё в себе таил. И тут случилось так, на беду подружился я с сыном нашего соседа Вениамином Генкиным. Его отец – Аарон Бенцианович – был парикмахером, и жили они через три дома от нас.

Воспоминания нахлынули на Троицкого, и, пока он не выговорился, не отпускали от себя, лишали покоя.