30-го сентября (10-го октября). Сам царь, окружённый своими солдатами, топором казнил в Преображенском пятерых мятежников за сделанную ему измену; при этом никто из посторонних близко допущен не был. Двести тридцать других мятежников были повешены, и на это ужасное зрелище, кроме великого множества Немцев, смотрели: царь, иностранные министры и московские вельможи.
Циклер перед казнью объявил, что в прежние годы, во время правления Софьи, царевна и покойный боярин Иван Милославский уговаривали его убить царя Петра. Пётр приказал вырыть из земли гроб Милославского и привезти в Преображенское село на свиньях. Гроб открыли: Соковнину и Циклеру рубили прежде руки и ноги, потом отрубили головы; кровь их лилась в гроб Милославского.
День ужасный, так как сегодня казнено двести человек. Этот день несомненно должен быть отмечен черной краской. Все были обезглавлены топором. На пространной площади, прилегающей к Кремлю, были приготовлены плахи, на которые осужденные должны были класть головы. Я измерил шагами длину плах и нашёл, что ширина вдвое их длины. Его царское величество с известным Александром, общество которого он наиболее любит, приехал туда в карете и, проехав через ужасную площадь, остановился неподалеку от неё, на том месте, где тридцать осужденных поплатились головой за свой преступный заговор. Между тем злополучная толпа осуждённых наполнила вышеозначенную площадь. Тогда царь пошёл туда, для того чтобы при нём были казнены те, которые в отсутствие его составили святотатственный замысел на столь беззаконное преступление. Между тем писарь, становясь в разных местах площади на лавку, которую подставлял ему солдат, читал во всеуслышание собравшемуся народу приговор на мятежников, чтобы придать большую известность безмерности их преступления и справедливости определенной им за оное казни. Народ молчал, и палач начал трагедию. Несчастные должны были соблюдать известный порядок: они шли на казнь поочередно, на лицах их не видно было ни печали, ни ужаса предстоящей смерти. Я не принимаю за мужество подобное бесчувствие к смерти, но думаю, что это самоотвержение и презрение к жизни проистекали у них не от твердости их духа, а единственно от того, что, сознавая, как много они обесчестили себя своим ужасным преступлением, и, вспоминая о жестоких истязаниях, претерпенных ими на днях, уж не дорожили более собой и жизнь им опротивела. Одного из них провожала до самой плахи жена с детьми, испуская пронзительные вопли. Прежде чем положить на плаху голову, отдал он на память жене и милым детям, горько плакавшим, перчатки и платок, который ему оставили. Другой, подойдя по очереди к плахе, сетовал, что должен безвинно умереть. Царь, находившийся от него только на один шаг расстояния, отвечал: «Умирай, несчастный! А если ты невинен, пусть вина за пролитие твоей крови падет на меня!». Кроме царя и вышеупомянутого Александра присутствовали ещё некоторые из московских вельмож. Одному из них царь сказал, чтобы и он взялся за топор; а когда тот ответил, что он не имеет достаточной для этого смелости, то царь попрекнул его дураком.
В то время, когда Досифея, Вяземскаго, казначея и некоторых других, живых разрывали на части, когда треща ломались их кости и лопались жилы, на высокий кол сажали фаворита Авдотьи Фёдоровны. Очевидец уверяет, что в числе зрителей был сам великий монарх.
Пытанный четыре раза: кнутом (34 удара), горячими угольями, раскалённым железом, три дня привязанный к доске, убитой гвоздями, Глебов был посажен 15-го марта 1718 г. живой на кол, на Красной площади, в Москве, в третьем часу пополудни. При нём был, для напутствия в жизнь загробную, архимандрит Спасскаго монастыря Лопатинский (впоследствии жертва Тайной канцелярии при Анне Иоанновне), Иеромонах Маркел, да священник того же монастыря Анофрий.
Говорят, что Пётр подъезжал к нему и потешался его страданиями.