Пётр Великий в жизни. Том второй

Евфросинья – царевичу Алексею. От 18 января 1718 года из Берлина. «Государь мой, батюшка, царевич Алексей Петрович, многолетно здравствуй!.. Благодарна за присланные твои честные гостинцы, которые изволил в письмах прислать, образ Спасителев и чудотворца Николая… Благодарна, что изволил прислать ко мне бабку из Гданска, которая приехала до моего приезду в Берлин за десять дней, и ныне при мне. Хотела я ехать в путь до Гданска, или даля; но оная бабка сказала, посмотря на меня, что больше в пути быть мне весьма невозможно, за тем, что неровен случай, в пути постигнет в неудобном каком месте, что ни доктора, ни лекаря сыскать будет негде. Которая баба из Венеции при мне была, и оная баба по тому ж назад отправлена… Прошу, ежели сие письмо застанет, которых хотели ко мне людей прислать, пожалуй, с ними пришли мне мех лисий черевий для Селебеново одеяльцо, из котораго будет сделано и на другия нужды. Пожалуй, аще возможно, изволь прислать ко мне в Берлин икры паюсной, чёрной и красной икры зернистой, семги солёной и копчёной, и всякой рыбы; аще изволишь, малое число и сняточков белозерских и круп грешневых… верная твоя друг Еvфрасиния. Из Берлина генваря 18 числа 1718

».

Устрялов Н. (1). Т. VI. С. 139-140

На Западе, как кажется, в это время не знали, какой опасности подвергался царевич, возвращавшийся в Россию. В газетах печатались разные известия о его путешествии, о почестях, оказанных ему в Риме, о слухе предстоящего будто бы брака царевича с его двоюродной сестрой, герцогиней Курляндской и проч. О политическом значении всего этого Плейер писал императору следующее: «Между тем как при дворе радуются возвращению царевича, его приверженцы крайне сожалеют о нём, полагая, что он будет заключён в монастырь. Духовенство, помещики, народ – все преданы царевичу и были очень рады, узнав, что он нашёл убежище во владениях императора». Ещё ранее Плейер писал, что многие с видимым участием справлялись у него о здоровье и местопребывании Алексея, что разносятся разные слухи о возмущении русского войска в Мекленбурге, о покушении на жизнь царя, о намерении недовольных освободить из монастыря царицу Евдокию и возвести на престол Алексея. Теперь же Плейер доносил по случаю возвращения царевича в Россию: «Увидев его, простые люди кланялись ему в землю и говорили: благослови, Господи, будущего государя нашего!».

Брикнер А. Г. (1). Т. 1. C.339

Многим становилось страшно при мысли о розыске. Беспокоились, когда узнали, что царевич скрылся; обрадовались, когда узнали, что он у цесаря. Гофмейстерина при детях царевича мадам Рогэн говорила Афанасьеву: «Слава богу, и вы молитесь; как я слышу, царевич в хорошем охранении у цесаря обретается; пишут ко мне, что он отсюда светлейшим князем изгнан; только он ему после заплатит». Иван Нарышкин говорил: «Как сюда царевич приедет, ведь он там не вовсе будет, то он тогда уберёт светлейшего князя с прочими; чаю, достанется и учителю (Вяземскому) с роднёю, что он его, царевича, продавал князю». Другие разговоры пошли, когда узнали, что царевич возвращается в Россию. Иван Нарышкин говорил: «Иуда Пётр Толстой обманул царевича, выманил; и ему не первого кушать». Говорили, что Толстой подпоил царевича. Князь Василий Владимирович Долгорукий говорил князю Богдану Гагарину: «Слышал ты, что дурак царевич сюда идёт, потому что отец посулил женить его на Афросинье? Жолв (гроб) ему не женитьба! Чёрт его несёт! Все его обманывают нарочно». Кикин сильно встревожился, послал за Афанасьевым и начал ему говорить: «Знаешь ли, что царевич сюда едет?» «Не знаю, – отвечал Афанасьев, – только слышал от царицы; когда была у царевичевых детей, говорила, как царевич в Рим пришёл и как встречали». «Я тебе подлинно сказываю, что едет, – продолжал Кикин, – только что он над собою сделал? От отца ему быть в беде, а другие будут напрасно страдать». «Буде до меня дойдет, я, что ведаю, скажу», – сказал Афанасьев. «Что ты это сделаешь? – возразил Кикин. – Ведь ты себя умертвишь. Я прошу тебя, и другим служителям, пожалуй, поговори, чтоб они сказали, что я у царевича давно не был. Куда-нибудь скрыться! Поехал бы ты навстречу к царевичу до Риги и сказал бы ему, что отец сердит, хочет суду предавать, того ради в Москве все архиереи собраны». Афанасьев отвечал, что ехать не смеет, боится князя Меншикова. Потом предложил послать брата своего, и Кикин выхлопотал ему подорожную за вице-губернаторскою подписью; но и брата Афанасьев не послал, чтобы в беду не попасть.

Соловьев С.М. (1). Т. XVII. С. 116

«Москва сделалась сценою ужасов»