Пир

Лисович ждал их на углу Цветного бульвара и Садового кольца. Высокий и сутулый, он стоял в сером костюме, держа в руках потертый портфель. Сухощавое конопатое лицо его со старомодными очками выглядело устало-недовольным.

Колбин притормозил, открыл дверь. Лисович, кряхтя, влез, сел на переднее сиденье, прижал портфель к груди.

Молча тронулись дальше. «Мерседес» проехал по бульварному кольцу, свернул на Тверскую, развернулся возле Белорусского вокзала и вскоре подруливал к зданию Государственной Думы. Здесь беспорядочно стояли депутатские машины. Колбин вылез и поднял вверх руку.

Из черного с затемненными стеклами джипа вышел охранник, открыл заднюю дверь. Маленький коротконогий Самченко вылез, уверенно засеменил к Колбину. Абрикосового цвета тройка обтягивала его круглую фигуру, грушевидная голова с ежиком рыжих волос бодро подрагивала в такт ходьбе.

Опустившись на заднее сиденье рядом с Поспеловым, он глянул на часы, расстегнул ворот сорочки и оттянул узел синего в белый горошек галстука.

«Мерседес» выехал на Ленинский проспект, потом свернул на улицу Вавилова и направился к Черемушкинскому рынку.

Припарковавшись на обочине, Колбин вылез, миновал толпу старух, торгующих пакетами, вошел в здание рынка и огляделся.

Назирова сидела с тремя подругами на ящиках с зеленью и ела чебурек. Завидя Колбина, она выплюнула непрожеванный кусок, вытерла рот подолом юбки и, сказав что-то по-азербайджански подругам, заспешила к выходу. Она была коренастой, широкозадой, со смуглым черноглазым лицом. Поверх красно-желтого платья на нее была надета сиреневая кофта с блестящей вышивкой.

Назирова разместилась на заднем сиденье машины рядом с вонючим Поспеловым и вспотевшим Самченко.

На Профсоюзной заправились 95-м бензином. Колбин выплюнул в окно жвачку, поднял стекло и включил кондиционер.

В Сокольники приехали в пятом часу. Запарковались возле обшарпанного пятиэтажного дома, поднялись на третий этаж.

Худой, болезненного вида молодой человек в потрепанной одежде открыл им дверь, повернулся и захромал в глубь квартиры, опираясь на палку.

Пятеро проследовали за ним. Двухкомнатная, сильно запущенная квартира была сплошь заставлена каменными фаллосами самых разнообразных форм и размеров; самый большой из них, вырубленный из гранита, упирался темно-серой полированной головкой в облупившийся потолок, толстые и тонкие толпились на полу, совсем мелкие нефритовые и яшмовые фаллосы сверкали бело-зеленой россыпью на подоконниках. Мебель в квартире отсутствовала.

Пятеро осторожно проследовали по проходу в фаллосах, гуськом вошли в дальнюю комнату. Здесь фаллосы стояли совсем густо, за исключением одного угла, где на полу лежал грязный матрац, полунакрытый аккуратно сложенным верблюжьим одеялом. На одеяле были так же аккуратно разложены: мобильный телефон, медный пест, черная лакированная шкатулка и кривое толстое шило с костяной рукояткой. Совсем в углу виднелась объемистая клеенчатая сумка с чем-то.

Молодой человек встал на край матраца, опершись обеими костлявыми рукам о палку. Он явно выглядел старше своего возраста, – узкое бледное лицо с бескровными губами и острым подбородком было тронуто морщинами, кожа местами шелушилась, один глаз сильно косил. Две обширные залысины наползали с большого выпуклого лба на голову, терялись в грязных спутанных волосах.

Вошедшие встали перед ним тесным полукругом так близко, что едва не касались его.

– Здравствуйте, легкие, – тихо произнес юноша, глядя в пол.

– Здравствуй, отец, – хором ответили вошедшие и стали осторожно раздеваться до пояса.

Раздевшись, каждый зажал свою одежду между ног.

Молодой человек поднял лицо и быстро, но пристально глянул на обнаженные торсы стоящих. У каждого из них на плечах и в центре груди были старые и новые точечные шрамы. Некоторые были совсем белые, другие розоватые, лиловые; недавние шрамы покрывали коричневатые корки. Все пятеро стояли, опустив головы.

Молодой человек положил палку на одеяло, взял в левую руку пест, в правую шило и с трудом выпрямился на подрагивающих ногах.

– Печать тяжелой силы, – произнес он и стал быстро колоть стоящих шилом в плечи и грудь, тут же прижимая к ранкам медный пест, словно промакивая им кровь.

Впрочем, крови выступало совсем немного.

– Печать, печать тяжелой силы… печать тяжелой силы… – бормотал он, работая равномерно, как машина.

Пятеро принимали уколы молча.

В это время из кухни выбежали два молодых хорька и стали небыстро гоняться друг за другом между стоящими фаллосами. Юркие тела их бесшумно замелькали в каменном лесу.

– Печать тяжелой силы, печать тяжелой силы, – колол и бил юноша.

Хорек проскользнул у него между ног и стал обнюхивать замызганные сапоги Поспелова. Другой хорек прыгнул на своего сородича, и они, пища, покатились меховым клубком.

Юноша положил шило с пестом на одеяло, взял шкатулку, открыл. Шкатулка была полна сероватого порошка.

– Семя тяжелых… семя тяжелых… – забормотал молодой человек, прикладывая порошок к ранкам стоящих. – Сухая сперма тяжких, увесистых, неподвижных. Семя тяжелых… несдвигаемых, несотрясаемых, нешатких.