Пир бессмертных. Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 2

По ночам Майстрах дежурил в строящемся бараке, чтобы кухонные истопники и барачныё дневальные не растащили доски на растопку. Место свидания обеспечивало секретность, но… Я терялся в догадках… Весь день не находил покоя. В чём дело? У нас нет прав, нет защиты… Лицо у Майстраха было такое значительное… Кто-то донёс?! Возможно! Это Тамара Рачкова, никто как она… И я с ненавистью весь день смотрел на кокетливый домик амбулатории, в окошечке которого иногда мелькала красивая голова. Конечно, за мной водились грешки, — маленькие, как за всяким лагерным врачом, и большие. Очень большие. Из них главным и особо злонамеренным были записки о Норильске. Правда, опасные страницы перетасованы с менее опасными и слиты в книгу, которую я назвал «Три девственности», потому что падкий на эротику лейтенант Фуркулица при обыске мог просмотреть политический характер записей. Эту тетрадь я как-то обещал дать почитать нашему больничному врачу (фамилию не помню), ленинградскому косметологу и острослову. Он зашёл за ней, не застал меня в кабинке и приколол к двери такую записку:

«Трёх девственниц» мне как-то раз Вы дать пообещали.Боюсь, что девы возле вас

Остались девами едва ли…Признайтесь, друг, что это так,Иначе объяснить чем можно,Что выполнить такой пустяк Вам оказалось невозможно!

Эта игривая записка и была наклеена на обложку. Я крепко на неё надеялся, но… Если тетрадь попадёт к оперу, то мои надежды напрасны: Долинский — умный человек. Но сейчас не в этом дело: что мне надо делать именно теперь? Сию минуту? Порвать записки? Порвать?! Я содрогнулся от одной мысли… Один тоненький голосок во мне исступлённо кричал: «Рви! Своя шкура дороже — будет она, будут и новые записки!» Но другой суровый голос предостерегал: «Нет, не спеши!

Если Майстрах сексот, то оперу уже всё известно. Нужно узнать, в чём дело, а потом будет видно! Ах, как тянется проклятый день! Хоть бы скорей поговорить!»

Я положил заветную тетрадь на заслонку печной трубы, чтобы в случае прихода Долинского успеть бросить её в огонь, приказал дневальному топить вовсю до моего прихода и, стиснув зубы, отправился на тайную встречу.

Новый большой барак строился перпендикулярно к старому, в котором я работал. Из окна своей кабинки я видел тусклый свет в окне будущей врачебной приёмной, где сейчас дежурил Майстрах. Другой конец этого барака упирался в больницу № 1, оттуда через поле капусты и картофеля светилось окно в кабинке Тары Исмайловны. Я сделал вид, что иду по делу к Таировой, с больничного крыльца осмотрелся, убедился, что обхода надзирателей и шляющихся больных нет, и только тогда, чертыхаясь в темноте, пробрался между грудами досок и кирпича и не без опаски приоткрыл дверь будущей приёмной. Опера и солдат в помещении не было. Я судорожно перевёл дух и стал вглядываться через щель.

Это была большая квадратная комната без потолка — вверху, в полутьме виднелись стропила и настил крыши. Бревенчатые стены уже были обиты колышками, на которых потом будет держаться глина. Посредине на дощатом полу стоял фонарь, вокруг которого виднелся светлый круг, пересекаемый четырьмя полосками тени от жестяных фонарных рамок, в которые были заделаны никогда немытые стекла. Эти четыре тёмные, почти чёрные тени потом, расширясь, помутнев и посерев, поднимались по тускло освещённым стенам и тонули в полумраке крыши. Каждый из нескольких сот вбитых в стены колышков также бросал тень, так что комната от пересекающихся полосок света и тени казалась рябой, странной и фантастической.

Летом я насыпал под пол своего барака бочку хлорной извести, и огромное полчище грязных мокрых крыс и крысят как-то днём, на виду у людей, перекочевало сюда, в это новое жилище. Теперь, когда я вошёл, крысы разбежались по углам, но не убрались в щели, а нагло ощерили на меня хищные морды, и я видел, как их злые глазки искрились и блестели.

Над фонарем, длинный, как столб, с наброшенным на нём тряпьём, торчал Майстрах, внизу у ног освещённый ярко, а выше постепенно делаясь неясной и мрачной тенью, сливающейся с призрачным сумраком пустой комнаты. Только длинный голодный нос освещался снизу, да иногда, при некоторых поворотах головы, поблескивали красным светом два глаза, ввалившихся в глубокие глазницы. Причудливая и большая тень, дважды переломленная, тянулась позади Майстраха по потолку, стене, крыше и повторяла все его движения, как будто бы кривляясь и грозя.

— Подойдите ближе, — загробным шёпотом зловеще приказал Майстрах. — Ещё ближе. Так. Я вызвал вас, чтобы сообщить ужасную весть.

Я замер. Майстрах размеренно, словно читая смертный приговор, начал:

— По распоряжению коллегии ОГПУ НКВД СССР в Москве вам, Дмитрий Александрович….

— Да не тяните… Скорей…

Майстрах не шелохнулся.

— …как мне стало известно из совершенно секретных источников…

— Ну?! Ну?!