Морг приветливо манит подчеркнутой, почти кокетливой чистотой. Еще бы! Ведь здесь санитаром работает Коля по кличке Медведь: он плечист, широкоплеч, косолап. Глаза маленькие, взгляд исподлобья, лоб низкий, в глубоких морщинах. Перед финской кампанией его призвали в армию, но он изловчился и удрал домой, в глухую рязанскую деревеньку. Получил десятку за дезертирство и этим спас жизнь и как бытовик обеспечил себе тепленькое местечко в лагерной иерархии. Живет с Галькой, личной служанкой царицы Тамары. Официально Галька числится санитаркой амбулатории, но в действительности последнюю убирают по наряду мои инвалиды. Спит эта пара в приемной на полу у печки. Ревнивый Медведь каждый вечер сопя и ворча привязывает свою супругу за ногу к ручке печной дверцы, но Галька ночью отвязывается и
Есть люди-однолюбы — они топчутся по жизненным дорогам в поисках предмета своей любви и счастливы, когда в конце-концов его находят. Я знал гальюнщика на «Рионе», маленького паршивого мужичка со страстной тягой к идеалу. Он в молодости подался в монастырские послушники, но разочаровапся, поступил в полицию, но увидел, что и это не то, и, наконец, нашел себя: стал ассенизатором. Это был влюбленный в свое дело тонкий специалист и знаток, так сказать, артист божьей милостью, и его уборная всегда своей чистотой напоминала алтарь. Ее хозяин работал, ел и отдыхал лишь там и только спать уходил в кубрик — боялся боцманских кулаков. Таков был и Медведь: морг для него был его восхитительным царством упоения и любви. Гоголевский Акакий Акакиевич на службе наслаждался чудесным духовным общением с буквами, а Медведь обожал морг и человеческие трупы, и мог от подъема до отбоя внутренне общаться с ним. Без всякой на то нужды он ежедневно горячей водой мыл стены, пол и мебель, а для этого с любовью переносил трупы то к печке, то к окну, то в переднюю. Тщательно и аккуратно он раскладывал их по росту, они у него не валялись, а красовались, как мясо на прилавке. Целый день Медведь разговаривал с ними, любовно бормоча себе под нос: «Ты, Долговязый, ложись сюды!» Или: «А ты, божья старушка, можешь подвинуться отсель к окну, не велика птица!» С трупами он обращался по-приятельски, но не фамильярно, а так, в меру, «чтоб они все чувствовали, хто здеся есть начальник».