Пир в Одессе после холеры. Кавалеры меняют дам

Кстати, именно это издание сокровенных записей вызвало своего рода повальную моду: на книжные прилавки хлынул поток подобной литературы — дневников давних и недавних, подлинных и сочиненных наспех, полных смысла и совершенно пустых, как рыцарские доспехи в пресловутом Греческом зале, набитые опилками — дурят нашего брата, ох, как дурят…

«Дневники» Юрия Нагибина привлекли к себе внимание очень широкого круга читателей.

Больше того, мне кажется, что они еще и отвлекли внимание этой читающей публики от его последних книг.

Автор не учел риска: того, что в этих же дневниках им самим будет заложен соблазн читать лишь их (мол, там всё есть!), соблазн не читать той главной исповеди, того главного откровения, которые состоялись отнюдь не в дневниках, а в его поздней прозе.

Читатели читали «Дневники», почитатели читали «Дневники», лютые враги и ненавистники читали «Дневники».

Дамы-критикессы, то ли обиженные Нагибиным, то ли просто обойденные его вниманием, рылись в дневниках, как в корзине с грязным бельем — увлеченно, сладострастно, даже не замечая того, что сами уже выставили напоказ свои несвежие старушечьи панталоны…

Это проявилось тем более явственно после того, как издательство «Пик» в начале 1996 года выпустило в свет двухтомник произведений Юрия Нагибина позднего периода. Первый том составили повести «Тьма в конце туннеля», «Моя золотая теща» и роман «Дафнис и Хлоя эпохи культа личности, волюнтаризма и застоя», второй — «Дневники», в той же самой редакции, что и издание «Книжного сада».

Выход двухтомника привлек внимание «Литературной газеты».

25 апреля 1996 года за «круглым столом» редакции собрались достаточно известные критики Алла Латынина, Павел Басинский, Наталья Иванова, Игорь Кузнецов, писатель Олег Павлов, а также Георгий Садовников и я, как представители «Пика», осуществившего издание.

Не знаю, была ли в том преднамеренность, но с первых же фраз разговор приобрел характер неприязненный, едва ли не прямо враждебный по отношению к Нагибину и его книгам.

Так, например, Алла Латынина поспешила свести свои давние счеты с покойным писателем, будто бы только и ждала того часа, когда заранее известно, что спорить с нею он уже не будет…

Я воспользуюсь сохранившейся у меня стенограммой «круглого стола».

Алла Латынина: «Тот Юрий Нагибин, о котором я писала раньше — вполне благополучный писатель, приспособившийся к режиму не тем, что работал на него, а тем, что знал условия игры и выбрал себе замечательную нишу, в которой мог безбедно существовать. Ни по составу его прозы, ни по линии бытового поведения у стороннего наблюдателя не возникало ощущения, что это человек страдающий, раненый. И вот выходит его дневник…»

Мы с Жорой Садовниковым, сидя за этим «круглым столом», лишь рты разинули, вдруг почувствовав себя в призабытой обстановке партсобрания, где кого-то из наших товарищей обсуждают «по линии бытового поведения».

Мы не верили своим ушам.

Ведь буквально через месяц после кончины Нагибина мы вместе с Аллой Латыниной принимали участие в передаче одной из программ московского радио, где она говорила о нем совершенно иное, совершенно иначе…

Больше того, мы знали, что готовясь к радиопередаче, Латынина прочла и «Тьму», и «Тещу». Тогда еще не были изданы ни «Дафнис и Хлоя…», ни «Дневники». Почему же сейчас она педалирует именно это: «И вот выходит его дневник…»?

Что произошло? Есть указание мочить?

Партсобрание продолжалось. Кто просит слова? Пожалуйста…

Наталья Иванова: «Из того, что я прочитала после смерти Нагибина, для меня интереснее всего дневник… Из всего, что написал Нагибин, именно эта книга и останется, потому что в ней зашифрована шизофреническая ситуация, в которой он находился в своей жизни. Недаром многие говорят, что он казался одним, а был другим. Человек, у которого завышена самооценка, поэтому он так и страдает, о какой-то ерунде. Под шизофренической ситуацией я подразумеваю раздвоение и отсутствие идентичности. На мой взгляд Нагибин — это писатель, который хотел быть одним, думал другое, говорил третье. И в дневнике видна эта раздвоенность…»

Да, конечно: двоедушие, раздвоенность — вот уж этого партия никогда и никому не прощала!

Но ведь есть и смягчающее обстоятельство, о котором упомянуто в выступлении: «шизофреническая ситуация», «отсутствие идентичности»… Что с него взять, с психа?

Очнувшись, мы с Георгием тоже попросили слова.

Мы сделали попытку вернуть эту странную дискуссию хотя бы в рамки приличий: ведь это был разговор о покойном писателе, а не выяснение давних и недавних обид, к тому же в отсутствие обидчика.

Ведь предполагался разговор о литературе…

Да, конечно, опубликованный дневник писателя является как бы документом эпохи, литературной жизни эпохи, где материал не подвергся беллетризации, почти неизбежной в писательском творчестве.