Пирамида

Вот такую печальную информацию получил Стэнли Мильгрем о представителях «гомо сапиенс». Воистину угрызения совести начинаются там, где кончается безнаказанность, – прав был французский философ Гельвеций, написав, а предварительно – выстрадав эти слова.

Каждого, каждого из персонажей повести мне хотелось спросить:

– Перед судом совести, перед людьми ответьте: пытались ли вы поставить себя на место обиженного вами?

Бойченко, как мне казалось, отвечал:

– Ну как можно так ставить вопрос? Если бы я, например, пришил старуху за пять рублей, то так глупо не вел бы себя. О чем вы говорите? А что доказательства собирал, так что же оставалось делать? Искать тех, в женском платье? Да где их найдешь, все давно упущено. А потом… Вы не знаете этот народ. У них свои законы. «Кровная месть», например. Лучше туда не лезть. Вы разве не понимаете, что ничего другого мне не оставалось.

– Но неужели вам не жалко людей? Они же такие, как вы. Они у вас правды ищут. Конечно, среди них разные есть. Но ведь они же люди…

– А Ахатов и другие разве не люди? Тоже люди! Им неприятности большие грозили. А я? Работа есть работа. Существует порядок, его надо исполнять.

Милосердова отвечала бы, наверное, так:

– При чем тут это? Бойченко провел следствие хорошо, грамотно. Сомнения у меня были, но незначительные. Свидетели защиты пытались все перепутать, заморочить голову суду. Адвокат пользовался тем, что он из Москвы, мы не могли его одернуть как следует.

– А как же фиктивное расписание поездов?

– Я не считала, что оно фиктивное. Это мелочь.

– Почему вы запретили вести записи Касиеву?

– Это не положено. Он не журналист, а заседатель.

– Но вы и журналистам запрещали.

– А зачем им писать? Только смуту сеять. Все и так было ясно, следователь Бойченко хорошо поработал. Так можно до бесконечности сомневаться. Здесь все ясно. Это ведь мать подсудимого воду мутила. Прокурор верно сказал – палки в колеса так и старались вставить. Никакой дисциплины!

– А если бы все-таки вы оказались на месте Клименкина?

– Я никого не убивала.

– Но ведь и он, возможно, не убивал. Доказательств прямых не было.

– Прямых не было, а косвенных было достаточно. В двадцать лет три судимости!

– Не три, а две. Третья-то, возможно, несправедливая.

– Все равно. Хоть две. Разве этого мало? Он ничтожество, это видно. И все они. Сами поймите: с одной стороны, вся судебная система республики, авторитет Верховного суда и прокуратуры. С другой – эти уголовники и истерики. Я имею в виду мать, сожительницу подсудимого и этого свидетеля, бывшего инспектора – «святая троица»! Какой нравственный вывод сделали бы люди, если бы мы оправдали Клименкина?

– Но вы нарушили закон. Вы были предвзяты с самого начала. Все это видели. И сделали нравственный вывод. Не в пользу судебной системы.

– Я закон не нарушала. А предвзятость – это мое личное дело. Вы не имеете права…

И так далее.

Я знаю таких людей. Убеждать их в неправоте словами бесполезно.

Непросто, непросто решать такие вопросы, очень хорошо понимаю. Во-первых, что такое хорошо и что такое плохо? Всегда ли мы знаем, где то, а где другое? И во-вторых, еще Сократ, кажется, сказал: человек знает, как поступать хорошо, а поступает, наоборот, плохо…

Конечно, есть слабые люди, которым бороться вообще не по силам. В одиночестве они погибли бы неминуемо, но в обществе выживают при помощи других. Тех, которые все же находят выход. Человечество давно сгинуло бы, не будь сильных людей. И вот еще вопрос: что же питает их? За счет чего они держатся, не падают духом, несмотря ни на что? Оптимизм их существует сплошь да рядом вопреки здравому смыслу. Добро так часто проигрывает, а они все равно верят и борются…

Тут не разум, тут, похоже, что-то другое. И кажется, что есть еще один таинственный закон… Как только ты поднимаешь руку на силы зла, они ополчаются против тебя с особой активностью. До «Высшей меры» я все же недооценивал эти силы, не представлял реальной опасности тех людей, которые этим силам невольно служат. Я думал, что добро, терпимость – универсальное средство, и на зло нужно отвечать только добром. Я считал, что по-доброму можно уговорить любого. И перевоспитать любого.

Теперь я так не считаю.

Потому что в период работы над «Высшей мерой» довелось мне познать это на себе.

Наконец я закончил первый вариант повести. В ней было 120 страниц машинописного текста.

Как только машинистка перепечатала начисто, я дал один экземпляр Беднорцу, другой родственникам, а самый первый отнес Румеру.

Часть четвертая. Превратности судьбы

Первые отзывы

Особенных восторгов я не ждал. Материал, конечно, прекрасный, но охватил я его поверхностно. Если что и удалось, может быть, то лишь передать механику происшедшего, как-то наметить, очертить образы.