Кровь бросилась в голову адмиралу, в глазах потемнело, в ушах загудел ураган; он покачнулся и, чтобы не упасть, ухватился за борт.
Им овладело неодолимое желание с ножом броситься на Марину, заколоть ее, кинуть ее труп в море и, открыв огонь против «Отважного», пустить корабль ко дну со всей его командой; а потом поджечь порох в трюме своего флагмана и взорвать его на воздух.
В один миг Морган превратился в разъяренного тигра, способного на любую жестокость. Но тело не пришло на помощь кровавым замыслам: потрясение оказалось настолько сильным, что он не смог с ним справиться, и после первой безумной вспышки его охватила слабость, глаза затуманились, мысли в голове помутились, он уронил голову на грудь и разрыдался.
Каменное сердце дрогнуло, гнев и ярость уступили место простому человеческому горю, боль оказалась сильнее, чем жажда мести, и слезы хлынули из глаз пирата, спасительные слезы, облегчающие душу в те минуты, когда она переполнена нестерпимым страданием или безграничной радостью. В такой миг даже самый сильный человек может умереть или лишиться рассудка, если у него отнять способность плакать.
Долго еще жгучие слезы струились по обветренному лицу адмирала, в голове не осталось ни одной светлой мысли, сердце было опустошено, мечты разбиты.
Наконец, он гордо вскинул голову, вытер слезы и, тряхнув гривой, как лев, почуявший врага, грозно прорычал:
— А я поверил ей! Она обманывала меня, презренная женщина играла моим сердцем. Но я поступлю с ней, как поступал с другими. Лишь бы мои люди ничего не узнали — то-то была бы для них потеха…
Потом, приняв спокойный вид, он подошел к донье Марине.
Молодая женщина рассеянно смотрела, как волны бьются о борт корабля.
— Марина, — тихо окликнул ее пират.
— Я вас слушаю, отец мой, — спокойно сказала Марина.
— Мне надо поговорить с тобой.
— Я всегда рада вас слушать.
— Знаешь, — начал пират, оглядывая ее жадным взором, — знаешь, я не в силах сдержать данное тебе слово.
— Какое слово?
— Относиться к тебе, как к дочери.
— Боже мой, но почему?! — воскликнула, бледнея, молодая женщина, взволнованная необычным видом адмирала.
— Почему? — переспросил Морган, и глаза его загорелись. — Потому, что твоя красота сводит меня с ума, потому, что я не могу дольше владеть собой и, наконец, я ревную.
— Ревнуете? Но к кому же?
— Ни к кому и ко всем. Я ревную тебя при одной мысли, что вместо меня другой может завладеть твоей любовью. Тогда мне уже будет поздно каяться, что я по собственной вине потерял тебя. Лежа в объятиях другого, ты будешь расточать ему свои ласки и вместе с ним смеяться над моей глупостью.
— Но, сеньор, чего вы можете достичь, раз моя любовь еще не принадлежит вам?
— Марина, на что мне твоя любовь, раз ты будешь моей и я смогу делать с тобой все, что захочу. Не все ли мне равно, отдашься ли ты мне из любви или из страха, будешь ли ты принадлежать мне по доброй воле или уступишь силе. Лишь бы ты стала моей. А когда придет день и ты покинешь мой корабль, тебе уж не удастся посмеяться надо мной. Пресытившись, я расстанусь с тобой и снова почувствую себя свободным. А теперь, пойми, неутоленное желание сжигает меня. Хватит этой пытки, понимаешь? Такова моя воля, и она свершится, я привык к покорности, и горе тебе, если ты вздумаешь противиться моей воле!
Пират был вне себя. Грудь его бурно вздымалась. Гнев, любовь, желание, ревность — все привычные мятежные страсти бушевали в его сердце, отражались в искаженных чертах лица, трепетали в голосе.
— Сеньор, — прошептала перепуганная Марина, — а радость души, а любовь духовная?..
— Молчи, не говори мне об этом. Я понял, что вечная борьба между телом и духом — сущий ад. Такая любовь не дает ничего, кроме горьких сомнений и отчаяния, она сжигает человека, на медленном огне иссушает его сердце. Нет, нет, я не желаю тебя слушать, твои слова — обман, колдовство, отрава. Я чувствую, как пламя пожирает мои внутренности, я должен погасить его наслаждением. Ты будешь моей, как были моими все другие женщины, ты должна успокоить жар, возбужденный твоей красотой.
— Сеньор, ради бога!
— Слышишь, отныне ты моя, я больше не желаю мучиться. Ты будешь… моей возлюбленной, пока не надоешь мне.
— Никогда! — с яростным мужеством воскликнула Марина. — Никогда!
— Никогда, змея? Никогда? Уж не думаешь ли ты, что, ужалив меня в сердце, отравив его своим ядом, ты выскользнешь из моих рук?
— Тысячу раз предпочитаю умереть, чем быть твоей хоть на один миг.
— Это мы еще увидим, высокомерная индианка. Я сумею превратить тебя из гордой орлицы в кроткую голубку. Я тебя заставлю на коленях приползти и умолять меня о любви и ласке. Ты так настрадаешься, что моя любовь станет для тебя желаннее рая. А потом, когда я упьюсь твоей красотой и мне приглянется другая женщина, я брошу тебя на первом же острове, который встретится на нашем пути, и ты слезами омоешь свою вину, свой обман и непокорность.