Пираты Венеры

В помещении принцессы горел свет, и я просвистел свой позывной перед ее дверью, трогая свою яремную вену и по ней гадая: примет она меня или нет? Найду ли я сокровенное слово или… Какое-то время ответа не было, и я уже решил, что она не желает меня видеть вообще. Но вдруг услышал ее мягкий, грудной голос, приглашавший войти.

— А ты упрямый, — упрекнула она меня, но в ее голосе не слышалось гнева, как во время прошлого нашего разговора. Прекрасна была, вроде весны в Канзасе или осени в штате Мичиган, глаз не оторвать. Волосы убраны от лица, перекручены вокруг изумительной головы, так венцом и лежат, сияющей темно-каштановой короной. — Можешь присесть, пират Карсон.

— Спасибо, детка. Я постою. Пришел вот поинтересоваться, не испугал ли тебя шторм. Подумал, вдруг понадобится поддержать тебя…

— Кажется, я не падаю, — улыбнулась красавица с импровизированного канапе, недавней обычной матросской койки, так задрапированной какими-то шторками да валиками, что я ее даже не признал поначалу. Ничего не понимал в антиквариате, но при виде этого стапеля для горизонтального старта сглотнул — это уже классика. Отсюда, поди, не упадешь. Ну разве что если задаться целью… Или не заметить края, когда увлечешься приятной работой… Она опустила глаза, точно перехватила мою шалую мысль, и добавила: — Это все, что ты хотел мне высказать?

— Я говорю, а не высказываю. Если намекаешь на конец аудиенции, дохлый номер. Пока не скажу — не уйду.

— Догадываюсь. Ты очень решителен, пират Карсон. Мужчина и должен быть таким, — она подняла лицо и уперлась гордым подбородком в кулак. — Ты еще хочешь мне что-нибудь сообщить? И такого, о чем еще не говорил?

— Не угадала. Я пришел повторить именно то, что уже говорил, — сказал я.

— Не смей этого делать! — вскрикнула она.

— А я все же посмею…

— И не вздумай приближаться!

— Извини, детка, все же приближусь, хотя мне очень страшны недовольство твоего папы-державы, возможный гнев народа и желтой прессы. Твоих угроз я тоже ужасно боюсь, — шепнул я и на мягких стопах подошел поближе, чтобы, склонившись над нею, полулежащей, упертой в свой твердый локоть, шепнуть в сгущение волос над виском: — Взгляни на меня, Дуаре. Посмотри мне в глаза и скажи, что тебе противно слушать, как я пьян от тебя! Я схожу с ума от любви, твое присутствие заставляет кровь клокотать. Я хочу схватить тебя, прижать к себе и никуда не отпускать. Чтоб ни на шаг отойти не могла, без меня чтоб теряла все чувства, не видела и не слышала ничего! Вот смотри, я прекрасный интуит. Предсказываю: сейчас, пока ты не пришла в себя от моей наглости, я атакую твои губы. Потом ты меня отталкиваешь — и в твоей руке оказывается кинжал. Трудно сказать, что сверкает ярче — он или твой взор. Ты замахиваешься. Я говорю тебе: правильно, детка, бей! Я совершил преступление. И единственным оправданием мне служит мое чувство. Не приведи тебе бог узнать, что это такое… страсть лишает рассудка и достоинства. И она не по карману тем, у кого скудно в сердце. Принцессам крови, которые боятся вкуса жизни на своих губах. Зачем тебе пробовать страсть? У тебя не найдется мелочи для нее… ты же все меришь звоном…

Дуаре уставилась в темноту прямоугольника, видимого в коридоре за дверью из каюты, и — как провалилась. Так тихо замерла, что и дыхания, поди, не сыщешь. Вдруг из этой тишины пролился мед ее голоса:

— Я этого слышать не должна! — прошептала она и приподнялась, прикрывая что-то складкой вечернего одеяния, очень простого, из тонкой лиловой материи платьишка до полу, вроде монашеского.

— Не беспокойся, детка, будем считать, что я не увидел, куда ты спрятала свой кинжал.

— Это не кинжал. Нож для масла, — сказала она, опустив ореховый взор.

— Правда? — умилился я этой невинной лжи. — Тебе его выдал папа? Чтобы ты чего-нибудь на что-нибудь намазала? И хотя бы в плену покушала масло? Найди мне на «Софале» хоть ложку масла, и я публично подвергнусь кастрации! — выпалил я и…

Ну, сорвался. Бывает.

Схватил ее и…

А кто б не сорвался?

Соблазн был велик, да недолог — минут через э-э… я не помню сколько… э-э… она меня все-таки выкинула в коридор, в тот самый прямоугольник прохладной тьмы. И нога, знаете, у нее оказалась такая сильная, я ярдов на пять отлетел. Ну летчик, летчик в пролете. Наконец-то я оправдал наяву заявленную для тористской анкеты профессию.