ПИРОГ ДЛЯ ЦАРИЦЫ

– Вот ежели бы, как прежде бывало, тебя ко мне доставили, я бы, просто поговоримши с тобою, всё разузнал... И без игол под ногти. Я завсегда вижу, лжёт кто или правду говорит. Знаю, когда по лихому навету людям руки заворачивают. Вот сейчас смотрю на тебя и думаю: а может быть, ты и впрямь невиновна?

– Правда? – обрадовалась Алеся.

– Но это ничего не изменит, – развёл руками Косьма. – Сейчас от нас не требуется допрашивать, да и дьяка с приказу не прислали, дабы слова твои записывать. Велено казнить тебя, притом особым способом...

– Я знаю, что ты меня не сможешь отпустить, – снова заплакала Алеся. – Но сделай милость, батюшка: огрей меня обухом, прежде чем станешь злой пирог спекать...

– А ежели кто из опричных служивых заявится посмотреть, что тут у нас творится?.. Нет, девка, меня за то могут и в чернь со службы навсегда выставить, а я уж не молод, чтобы иному ремеслу обучаться.

Кат мог бы добавить, что за частоколом посада он не прожил бы и дня, ибо чернь недолюбливает палачей, и вопрос стоял бы только один – каковым способом лучше отправить Силыча на тот свет. И уж наверняка его бы не закололи пикой, а водрузили на кол или содрали кожу. Так что для него никакой разницы – отпусти он девку сейчас на все четыре стороны или дай уйти на тот свет без мучений – его бы точно жуткая смерть ожидала. А ныне такие времена, что всякий только и думает, как бы помереть смертью спокойной, не лютой... Хотя, дед сказывал, при татарах было ещё хуже.

Появился Ероха с большим ковшом, распространяющим сладко-едкий запах.

– Задвинь парашу под стульчак, – распорядился кат.

Когда помощник выполнил поручение, взял обеими руками ковш и поднёс к сидящей Алесе.

– Пей давай.

Стряпуха сжала зубы. Косьма вздохнул устало.

– Ероха! Печь топится?

– А то!

– Возьми кочерёгу, накали докрасна и приложи барыне к срамному месту!

– Как прикажешь, Силыч!

Алеся всхлипнула и приоткрыла губы. Кат поднёс к её рту ковш, аккуратно наклонил, чтобы жидкость не текла быстро и не проливалась на грудь девушки.

– Вот так, умница, – приговаривал он, пока Алеся хлебала мерзкий отвар, слегка постанывая.

Её слёзы капали в ковш. Выпив две трети, икнула и жалобно простонала:

– Не могу больше!

– Столько же, и отдохни, – возразил Силыч.

Давясь и хрипя, Алеся отпила ещё почти треть. Кат заглянул в ковш.

– Посиди немного. Потом допить всяко придётся.

Охая и вздыхая, девица как могла расслабилась, сидя на стульчаке. Кат тоже сел на табурет у печи, потянулся.

– Силыч, – подал голос Ероха.

– Чего тебе?

– А зачем поить отваром? И так можно же. Всё одно конец тот же самый будет.

– Надо так, – проворчал Силыч. – Мы ж не татары, это они могут нечистое нутро рвать. Нехорошо.

– Да, кстати, – вспомнил что-то помощник. – Ты же обещал рассказать ту историю.

– Какую?

– Ну, которую дед тебе сказывал. Как под татарами они жили, и что случилось, когда князь Брячеслав ясак платить отказался...

– Ну, всякое в те годы было...

– Не всякое. Как татары дочь Брячеслава на коне катали.

– Тьфу ты! И охота тебе истории про зверства нехристей слушать?

– Ну скажи! Обещал же.

Между тем в чреве у привязанной Алеси громко забурлило, заурчало. Кат подошёл к ней с остатками отвара в ковше. На всякий случай напомнил про кочерёгу. Кашляя и икая, девушка с трудом допила пойло. В животе у неё бурчало всё сильнее. Казалось, будто в чреве закипает котёл – было очень больно, и по всему нутру разлетались тяжёлые пузыри. К горлу подступила тошнота, к счастью, не слишком донимающая. Но куда хуже, что живот крутило всё сильнее, давящая боль нарастала. Гадкое бурчание постепенно перемещалось всё ниже, и Алеся поняла – скоро с нею случится что-то очень плохое. И очень постыдное.

– Так вот, Ероха, сказывал мой дед такую историю. Сам он, конечно, этого не видал, ему это его дядя говорил. Тогда татары на земле нашей лютовали. Они и сейчас проказы всякие устраивают, но в те годы было совсем худо. Все города были повинены платить ясак, и горе тем князьям, кто не мог собрать должный оброк с людей. А люди в те годы жили хуже, чем ныне... Хотя и не сказать, что намного.

...Громкое бурление из живота девицы донеслось до ушей ката и его подручного.

– Глянь, Силыч, а у ней чрево-то уж округлилось. И без того добрая девка, а сейчас ещё раздобрела!

– Погоди, скоро и не то станется... Странно, давно уж пора ей опростаться, нет, сидит, зажалась.

Алеся действительно изо всех сил зажималась внизу – ей была непереносима сама мысль о том, что сейчас она окончательно опозорится. В животе крутил настоящий водоворот, он урчал и булькал, словно в чреве у неё водило хоровод множество гадких бесенят. Боль давила и распирала, и чтобы её унять, оставалось только чуть-чуть расслабиться. Но стыд был сильнее боли, и Алеся постанывала. По лицу её текли крупные капли пота.

В дверь бани заколотили снаружи.

– Отворяйте, – послышался знакомый голос стрельца. – Тесто доставили.

Ероха подскочил к двери и принял у двух мужиков увесистую кадку. Затем заперся изнутри и вновь уселся у ног Косьмы. Тот продолжил: