Пирог из горького миндаля

Давид был ее собственностью. Ее любимым хрупким мальчиком. Его красота тоже принадлежала Изольде. Когда однажды он ввязался в драку и вернулся домой с синяком под глазом, Дарницкая устроила чудовищную сцену. «Ты не смеешь! – кричала она, захлебываясь в истерических рыданиях. – Не смеешь портить это! – И широко обводила рукой фигуру сына. – Это не твое, понял ты, подлец? Это мое!»

Та драка была первой и последней в жизни Давида. Тихий, робкий мальчик, он страшно боялся огорчить мать.

В восемнадцать лет Давид влюбился. Изольда была к этому готова. Войска ее давно стояли на заранее отведенных позициях, и орудия были заряжены. Сначала она не препятствовала сыну в его увлечении. «Пусть мальчик наиграется». Но когда юноша заговорил о женитьбе, в ход пошел весь арсенал трагических ухищрений и уловок, от сердечного приступа до слез и заламывания рук.

Свадьба расстроилась.

Жену Изольда нашла сыну сама. Внимательно изучила претенденток, отсеяла красивых, отбраковала умных, бестрепетно вычеркнула чрезмерно самостоятельных. В итоге остановилась на стоматологе по имени Соня. У самой Дарницкой зубы были не слишком хорошие, так что она убивала сразу двух зайцев. Неплохо, конечно, будь Соня еще и эндокринологом, думала Изольда, но нельзя требовать от жизни слишком многого.

Соня была крупная черноволосая женщина с усами и бородавкой над верхней губой. От красоты Давида она немела. По вечерам расчесывала ему волосы, любуясь мужем точно куклой или ангелом. Эта двойственность отношения сохранилась в ней навсегда: благоговейный восторг, приправленный требовательным чувством собственности. Изольда выбрала себе достойную преемницу.

– У них в семье был культ матери, – сказал Вениамин. – Везде ее портреты, фотографии. Изольда то, Изольда се… Вот мамино кресло, вот мамина подставка для ног!

– Откуда ты знаешь?

– Давид и рассказывал. Он, бедный, жил под двумя каблуками.

– Сам виноват.

Вениамин улыбнулся. Помолчал, передвинулся под тень нависающей ветки и спросил:

– Думаешь, Прохор ни о чем не догадывается?

Тамара пристально взглянула на мужа.

– Нет. Пока нет.

Вениамин опустился на траву и обхватил голову руками. Тамара впервые увидела, как он теряет над собой контроль.

– Тихо, тихо… – она присела рядом, гладила его по спине, по плечам. – Все будет хорошо.

– Может, стоит ему рассказать?

Тамара отстранилась.

– Что рассказать?

– Что я болен. Что нужны деньги. Нет, подожди! – глаза его вдохновенно заблестели. – Не ему! Матери! И пусть она его продавит…

Он увидел выражение ее лица и осекся.

– Веничек, ты сбрендил, – ласково сказала Тамара. – Куда она его продавит? Твоя мать ничем не поможет, только навредит.

– Тогда ему в ноги броситься!

– Что-то тебя на литературщину понесло.

– Мне не до шуток, знаешь ли!

Тамара покачала головой.

– Он об тебя подошвы вытрет, мой милый. Стоит ему понять, что ты от него зависишь, и больше уже никуда не денешься. Отыграются на тебе, Веничек, за все годы твоей свободы. Думаешь, я ошибаюсь?

Вениамин молчал.

– А потом, наигравшись, – мягко продолжала она, – выставят тебя пинком под зад без копейки денег. С цитатой «Ты все пела? Это дело! Так пойди же, попляши!».

Крылов добил Вениамина окончательно. Он уткнулся жене в плечо, обмяк.

– Но что же делать, Тома, что же делать?

– Во-первых, молчать. И матери ни слова.

– А вдруг она что-нибудь придумает?

Тамара вздохнула.

– Милый, твоя мама чудесная женщина. Но очень небольшого ума, ты уж меня прости за прямоту.

– Она меня любит!

– Если Прохор заподозрит, что она что-то скрывает, он вскроет ее как протухшую устрицу. Без всякого ножа. Поэтому делаем, как договорились. Не расклеивайся!

– Не могу!

– Можешь! – голос ее стал жестким. – Только не сейчас. Недолго осталось, потерпи.

– С чего ты взяла?

– Ты плохо знаешь своего отца. Он почти наигрался. Еще пару недель и объявит призовую лошадь. Вот тогда все и выложишь.

– А если…

– Что – если?

– Если что-нибудь пойдет не так?

Тамара посмотрела на мужа, он на нее. Оба прекрасно поняли, что скрывается за этим неопределенным «что-нибудь».

– Вдруг он выберет не нашего мальчика… – начал Вениамин, как будто именно это и хотел сказать с самого начала.

Тамара наклонилась к нему, взяла за отворот рубашки и несильно тряхнула.

– Слушай меня внимательно, Веничек… – она улыбнулась одними губами. – Он выберет нашего, поверь. У него просто не будет вариантов.

3

Последние дни Тишке все время казалось, что за ней следят. Не дома, а в лесу. Она чувствовала чужой взгляд как легкое жжение между лопаток, оборачивалась – но видела лишь подрагивающие ветки кустов. Это мог быть и ветер.

Она больше не заговаривала с матерью об отъезде. Ощущение угрозы, нависшей над домом Савельева, никуда не исчезло. После драки Лелика с Пашкой оно притихло на время, а затем дало о себе знать с новой силой – точно ноющий зуб. Но Тишка твердо убедилась, что мать не уедет из дома Прохора. Что-то крепко держало ее здесь.

Оставалось лишь одно: быть настороже. Не ввязываться в новые Женькины проекты. Не огрызаться на Прохора. Вести себя тише воды ниже травы.

– Две недели, – повторяла про себя Тишка. – Две недели!